Жан-Пьера Лео.
Блумквист намекал, что студентом состоял в любовной связи с обоими супругами и оба его обожали, а позже был наказан, поскольку, имея касательство к частной жизни Аростеги, посмел использовать ее в качестве материала для диссертации, как он сам признавался, “жалкой, жиденькой и паразитической”. Наоми отправила сама себе по электронной почте напоминание связаться с Блумквистом – только эта мнемотехника, кажется, работала. Все остальное терялось в неразберихе Большого гнезда – так именовал Натан опутывавший ее клубок хаоса.
В окошке YouTube тем временем прокручивалась запись интервью супругов, работавших в доме, где жили Аростеги, сделанная в кухне странной планировки в цокольном этаже. Большую часть помещения занимал огромный бетонный цилиндр: по всей видимости, шахта винтовой лестницы, расположенной снаружи, была наполовину вдавлена внутрь кухоньки.
У этого-то покрытого бледно-зеленой штукатуркой столба низенькая крепкая француженка и ее застенчивый усатый муж разговаривали с невидимым интервьюером. Голос женщины, звучавший на удивление молодо, тут же свели с голосом переводчицы, и второй наплыл на первый. Голос переводчицы, солидный, более подобающий зрелой даме, скорее соответствовал образу говорившей.
“Нет, – сказала переводчица. – Этих двоих никто не мог разлучить. Конечно, у обоих было много любовников. Парни, девушки ходили к ним в квартиру, она прямо над нами находится. Мы с Маурицио, бывало, сидим за завтраком здесь, на кухне, и слышим, как они по лестнице спускаются, смеются. Маурицио – мой муж, – женщина робко улыбнулась. – Он мексиканец”.
Маурицио очень мило смутился, взволнованно помахал рукой в камеру и сказал по-английски: “Привет-привет”.
Женщина, о которой только сейчас в строке субтитров жирным шрифтом сообщили неуклюже, что это “мадам Третьякова, хозяйственное обслуживание”, продолжила: “Они здесь ночевали. И жили здесь. Да, были среди их любовников и студенты. Но не только, – она пожала плечами. – Студенты, конечно, делали это из политических и философских соображений. Как всегда. А они были просто вместе. Жили в согласии. Как-то Аростеги все объяснили нам с Маурицио, и мы подумали, что это хорошо, правильно”.
Наоми развернула окно. Изображение заполнило экран целиком, и она очутилась в кухне, стояла рядом с камерой, смотрела на супругов, на облупившуюся эмаль плиты, на кухонные шкафы из ДСП, местами вздувшиеся от влаги, на влажные кухонные полотенца, выплеснувшиеся из открытых ящиков. Она ощущала запах жира и царившую под лестницей сырость.
Оператор, будто почуяв, что Наоми увеличила картинку, тут же стал медленно наезжать камерой на лицо мадам Третьяковой – увидел ее увлажнившиеся глаза и набросился, как акула, почуяв запах крови. Кусая дрожащую губу и проливая слезы, мадам худо-бедно перетерпела крупный план. К счастью, дрожь в ее голосе переводчица передать не пыталась.
“Такие умные, такие интересные, –
