тридцати.
– Вы француз и вас зовут Джон? – спросил Филеас Фогг.
– Жан, с вашего позволения, – ответил вошедший, – Жан Паспарту[1]. Прозвище это мне дали давно, и оно доказывает, что я способен выпутаться из любого затруднения. Я считаю себя честным человеком, сударь, но, говоря по правде, перепробовал немало профессий. Я был бродячим певцом, наездником в цирке, вольтижировал, как Леотар, и танцевал на проволоке, как Блонден; затем, чтобы лучше использовать свои способности, сделался преподавателем гимнастики и, наконец, был в Париже старшим пожарным. В моем послужном списке числится несколько недурных пожаров. Но вот уж пять лет, как я покинул Францию и, чтобы вкусить прелести домашней жизни, служу в Англии лакеем. Оставшись без места и узнав, что мистер Филеас Фогг самый аккуратный человек и самый большой домосед в Соединенном королевстве, я прихожу сюда в надежде зажить спокойно и позабыть о том, что меня зовут Паспарту…
– Вы мне подходите, Паспарту, – ответил джентльмен. – Мне вас рекомендовали, и у меня о вас хорошие сведения. Вам известны мои условия?
– Да, сударь.
– Хорошо. Сколько времени на ваших часах?
– Одиннадцать часов двадцать две минуты, – ответил Паспарту, извлекая из недр жилетного кармана громадные серебряные часы.
– Ваши отстают, – заметил мистер Фогг.
– Простите, сударь, это невозможно.
– Они отстают на четыре минуты. Но это несущественно. Достаточно установить расхождение. Итак, начиная с этого мгновения – то есть с одиннадцати часов двадцати девяти минут утра среды, второго октября, тысяча восемьсот семьдесят второго года – вы у меня на службе.
Сказав это, Филеас Фогг поднялся, взял левой рукой шляпу, привычным движением надел ее на голову и вышел из комнаты, не прибавив ни слова.
Паспарту слышал, как хлопнула наружная дверь: это вышел его новый хозяин; затем она хлопнула второй раз: это ушел его предшественник Джемс Форстер.
Паспарту остался один в доме на Сэвиль-роу.
Глава вторая,
где Паспарту убеждается, что нашел наконец свой идеал
– Честное слово, – промолвил несколько опешивший Паспарту, – таких живых молодцов, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо!
Здесь уместно пояснить, что «молодцы» мадам Тюссо – это восковые фигуры, весьма популярные в Лондоне, которым, право же, недостает лишь дара речи, чтобы быть живыми.
За несколько минут разговора с Филеасом Фоггом Паспарту успел хотя и бегло, но внимательно разглядеть своего будущего хозяина. То был мужчина лет сорока, высокого роста, с красивым и благородным лицом, украшенным белокурыми усами и бакенбардами; на лбу – ни одной морщины, цвет лица матовый, зубы безукоризненные. Его внешность даже не портила некоторая дородность; казалось, он в высшей степени обладал тем, что
