перепугались. Через верных моих приятелей передали заверения, что никуда меня не повезут. Но чтоб я немедленно выходил.
Сошлись на компромиссе: я остаюсь в своей французской, но буду раз в неделю ездить в вечернюю матшколу (она работала как раз при Второй).
Меж тем я рос, росли и проблемы. Прекрасного мира выдуманной Франции с “Тремя мушкетерами”, которых я перечитал раз десять, если не сто, стало маловато. Я вырос из него, как из прошлогодней школьной курточки.
Да и окружающая среда все больше с ним диссонировала.
Отличник, исправно ходивший на олимпиады и конкурсы, вдруг стал ерепениться, писать всякие гадости в сочинениях по литературе, в контрольных по истории. Помимо игры гормонов и общетинейджерского бунта, было в этом отторжение ставших вдруг невыносимыми неизбежных идеологических ритуалов.
Где правда, я не очень понимал, но вот вранье, видно, почуял. Ощущение фальши вокруг доканывало, и уже не хватало француженок для счастья.
В классном журнале рядом с “пятерками” появились “единицы”, которые в конце четверти переделывали в “четверки”, чтоб не портить общую картину, но едва ли такое могло продолжаться долго. Ко всему еще и тесная компания во французской школе после выпускных тогда экзаменов восьмого класса стала распадаться – кто-то собрался уходить, а взбалмошную Галку, центр и мотор всей нашей команды, вообще грозили оставить на второй год…
При этом, как и было договорено с родителями, всю осень, зиму и весну я исправно и даже охотно ездил по вечерам на занятия математических кружков при Второй школе. Вели их студенты, и это было совсем не похоже на тоскливое мычание Анны Федоровны. Да и направлялся я туда не один, а с одноклассницей Ленкой Захарьиной, которая, судя по всему, мне тогда весьма нравилась.
В общем, мы с Ленкой решили переходить во Вторую школу.
Феликс
Кмоменту перехода во Вторую школу как с классической литературой в целом, так и со школьными уроками литературы в частности для меня все было предельно ясно – это не имело ко мне ровно никакого отношения.
Удобно расположившись на последней парте, приготовился я мирно продремать оставшиеся два года среди лишних людей, лучей света в темном царстве и прочей хрестоматийной лабуды – и написать затем требуемое выпускное сочинение.
Учитель литературы сперва заинтересовал меня разве что тем, что много курил, причем не как все, а через забавную трубочку.
“Мундштук” – со знанием дела диагностировал более эрудированный в этих вопросах одноклассник Ян.
Так вот, этот чудак с мундштуком на одном из первых уроков стал зачем-то читать вслух занудную сцену объяснения в любви из тургеневского “Накануне”:
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь…
Он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь…
никогда еще не изведанные
