по всему, Флоранс весьма нравилась солдатам, потому что то один, то другой приносили ей какие-то вещи, за что были награждены звучными поцелуями и самыми грубыми, вызывающими ласками.
На этот содом с тоской и слезами смотрели немногочисленные москвичи, толпившиеся около стен Кремля, словно пытаясь найти там защиту. Ну что ж, наверное, и в самом деле так оно и было, ведь Кремль – святыня для русского народа, удивительно ли, что люди собрались здесь…
Лидия забыла о том, где находится. Она чувствовала себя, словно на некоей виртуальной экскурсии, и пыталась соотнести свои знания по истории войны 1812 года с реальностью. Что-то совпадало, что-то нет – в любом случае это было невероятно интересно!
– Nonne russe! Je veux la nonne russe![9] – раздался крик рядом, и Лидия ощутила, как кто-то снова схватил ее за руку.
Но это была отнюдь не Танька. Солдат огроменного роста в сбитой набок треуголке смотрел на нее пьяными шальными глазами и орал на чистом французском языке:
– Русская монахиня! Хочу русскую монахиню!
Опять двадцать пять! Лидия оскорбленно поджала губы: да что вы, монахинь не видели, что ли? Они должны все ходить в черном, прятать волосы под клобуками, перебирать четки и иметь на груди распятие. Хотя существовали ведь еще какие-то послушницы, а также и мирские послушницы… В монастырской истории Лидия не была сильна.
Впрочем, у нее не было времени высказать французу свои возражения – тот уже подтаскивал ее к себе одной рукой, а другой задирал юбку. В полном ужасе Лидия отталкивала его, суматошно озираясь, не бросится ли кто-нибудь на помощь к ней. Но от русских она была далеко, французов же эта сцена ничуть не волновала, они были заняты своими делами. Только Флоранс одобрительно крикнула:
– Dеveloppez-vous plus audacieux, mon petit Piero![10]
Малыша Пьеро не требовалось подбадривать. Его глаза были совершенно безумны. Он пыхтел, как астматик, и если Лидии в былые времена (или правильнее сказать – во времена будущие, ведь год 2007-й находится как-никак в будущем?!) не приходилось сталкиваться с проявлениями неистовой мужской страсти, то сейчас она подумала, что вполне могла бы без этих проявлений обойтись.
– J’a toi aidе, Piero![11] – окликнул второй солдат.
Пьеро яростно зарычал, погрозил кулаком и потащил Лидию в проулок.
И тут она поняла, что ей сейчас предстоит воистину фантастическое удовольствие – быть изнасилованной человеком, умершим приблизительно двести лет тому назад. К некрофилии она и прежде-то склонна не была – не собиралась и начинать.
– Помогите! Спасите! На помощь, господа! – заорала она что было сил и успела даже немножко удивиться тому, что явилось вдруг откуда ни возьмись слово «господа». Скажем, дома, на какой-нибудь нижегородской улице, и в голову не взбрело бы так крикнуть, а тут… быстро же она в роль вошла, однако! Применилась, выражаясь по-военному, к обстоятельствам!
Правда, никакие «господа» на помощь к ней не бросились.
Русская монахиня! Хочу русскую монахиню! (
Смелей, мой малыш Пьеро! (
Я тебе помогу, Пьеро! (
