спрашивал Арифа о ней, а тот натянуто отвечал, что с нею все кончено, теперь он свободный человек… И при этом снова пожимал руку Наташе. Потом Наташа как-то внезапно оказалась у себя в комнате. Ариф сидел рядом с нею на постели и гладил ее колени, потом стал целовать… Она пьяно хихикала, не отвечая на поцелуи, не слушая его вопросов, потом лежала на спине и ее голубой пиджак валялся на полу. Совсем новый пиджак… Она больше думала о пиджаке, чем о том, что сейчас делает Ариф, потом уже ни о чем не думала…
После праздников Ариф некоторое время прожил в ее комнате. Разумеется, тайком от коменданта общежития – ведь он больше не был студентом. Наташа спрашивала, где он постоянно живет, чем занимается, где его вещи – у него был только тот костюм, в котором он встречал Новый год… Ариф отшучивался, но как-то затравленно, невесело… Потом исчез. Наташа обрадовалась этому – ей было очень неловко показываться на кухне, среди студенток были бывшие подруги Лены, и они смотрели на нее как-то странно… Ариф больше не появлялся, и она даже не думала его разыскать. А потом обнаружила, что беременна. Слишком поздно обнаружила – у нее было малокровие, и месячные приходили нерегулярно. Так она прозевала пару месяцев, и теперь живот ее потихоньку рос, а вместе с ним росла страшная тревога… Зимой она съездила к матери – на зимние каникулы. Тогда она еще ничего не знала, и потому не пришлось врать, изображая прежнюю беззаботную девочку. Теперь же она боялась показаться родным на глаза. Да и врать было бесполезно – живот сам сказал бы правду. В минуты отчаяния она стучала по нему кулаком – почему он так быстро растет?! Обливалась слезами, похудела, под глазами показались синеватые тени, Наташу часто тошнило, она почти ничего не могла есть, с трудом заставляла себя сходить в загаженный туалет или в душ – запахи там были слишком уж густые и противные… Странно, как она раньше их не замечала… Подруги сочувствовали – Наташа не умела хранить тайны, да и нуждалась в чьем-то совете. И ей посоветовала одна студентка, которая была опытнее других в подобных делах. На ее совести числилось уже пять абортов за три года жизни в общежитии.
– Вот что! – авторитетно сказала эта девушка заплаканной Наташе. – Никуда этим летом не езди. Соври матери, что нашла хорошую работу в Москве, и если уедешь, тебя прогонят… Ну, скажи, что журналистика или еще что-то, ты же будущий филолог… Мать только порадуется. Безопасный срок ты уже пропустила, тебя могут так искромсать… Я в последний раз, когда на операцию ложилась, едва живая встала… Чуть кровью не истекла. Подожди до шести-семи месяцев, а потом сделай искусственные роды. Для организма это лучше – тебя резать не будут, скоблить тоже, просто родишь мертвого ребеночка, и все.
Наташа в ужасе выслушала ее, но согласилась. А что ей было делать? Она согласилась бы на что угодно, только бы оттянуть немного срок этой страшной операции. Подруга предложила ждать, и Наташа покорно ждала. Тем временем все остальные девушки ее активно осуждали – аборт на таком большом сроке казался чем-то аморальным. Наташе стало даже легче, когда они все уехали на лето и в общежитии осталось всего шесть
