точка и только ему, юному охотнику, был понятен замысел происходящего с ним бурления жизни.
Заводные игрушки все также показывали свое превосходящее по уму и фантазии представление. Малыши неустанно наблюдали как зависают летучие мыши, показывая всем свою неспособность ориентироваться в осветленном проблеске, минуя всякие запреты на чтение книг, из которых выпадают веселые кубики всестороннего развития столь юных зрителей; как смышлёно переставляет свои небольшие лопатки веселый клоун, слегка виляющий своим ключом, неловко выпадающим из скучной реальности серых будней, озаряя всех своей ассистенкой, ловко примастившейся у него на носу и смешно взрывающейся при каждом касании; только она могла потревожить целый клан каланов, маленьких озарных птицеящеров ловко сбрасывающих свои страницы, взлетая перед глазами завороженных в ожидании детей, оголяя при том ту самую маленькую часть самих себя, что увидеть можно только через призму разноцветных витражей, заполняющих нежным светом все пространство норки, в которую всё таки смогла забежать умная, но в меру безрассудная мышка.
Часы на полке все также продолжали напевать мелодию вольных странников: “Билли-билли-Билли-билли-Билли-билли”,– приглушить их мог только вой первого фаворита адмирала Шпица, – мерный Конь по кличке Рай, так ловко маневрирующий на своих огромных, но очень стройных ногах между тонких струек залежалого кожанного сюртука, доверху набитого мятными шариками, так любимых всеми окружающими; сверкающий змей не смог устоять, чтобы не продемонстрировать свое умение выходить из воды, словно грациозная девушка, демонстрирующая подиуму свое прилижание и непомерно ветренный рассудок.
Дети замерли в такт течения жизни, ничто и никто не мог потревожить их в данный момент сокрального единения с самим собой, природой и тех необъяснимых вариантов слов и картинок, что могли видеть только они, даже не закрывая глаз, не смеря дыхание, тихо, по-живому, по-взрослому.
Самри устало зевнул и все они погрузились на мгновение в его мысли, так понятно описываемые движением грудной клетки, которая трепыхнулась, словно Марта Любина до сих пор наблюдала за ними из окна своей светлой неброской экзистенциальной берлоги.
Грамотей: Пока.
Самри: Пока что.
Кима: Пока что-что.
Грамотей: Это.
Рики: Это что, что?
Кима: Самри знает.
Рики: Самри что, что-то знает?
Самри: Знает.
Рики: Кима спроси, он не понимает.
Кима: Грамотей, что, что-то знает Самри?
Грамотей: Точно.
Самри: Не могу.
Рики: Кима спроси, он не понимает.
Грамотей: Я ей помогу.
Кима: Помоги.
Самри: Что, не спрашивать что у самого … (“Мерный храп”)
Грамотей: Ей помог.
Кима: Рики кому он помог?
Рики: … (“Мерный храп”) помог.
Кима: Мне.
Грамотей: Ни ко мне.
Кима: Я сама.
