высадишь.
– А как же тогда стрелять?
– Оставим по одному на каждую стену, кроме торцевой. Там единственное окошко, маленькое и тоже с решёткой. Запрём, заколотим изнутри досками – обойдётся.
– Эй, бесы! – раздалось снаружи. – Это вы, што ль, телегу разбили, добро пограбили и лошадь увели?
– Они, они! – поддакнул кто-то оратору. – Всю, как есть, деньгу, что мы на базаре для обчества за припас выручили, унесли!
– Слыхали? – снова заорал первый мужик. – Теперь, небось, не отбрешетесь! Выходи ответ держать перед православным людом!
– Пьйэрдоле чьйэ, курва мать![11] – донеслось из нижнего окна. – Пшли прочь, Еезус свидетель – кишки всем выпушу, быдлаки!
Грозный гул за окном усилился. Теперь Гена мог разобрать отдельные фразы – увы, не сулившие гостям из будущего ничего хорошего.
– Это он зря… – с досадой прошептала библиотекарша. – Для смоленских крестьян лучше уж бесы, чем поляки. Натерпелись от такого соседства за столько-то веков…
Гена уже карабкался вниз по приставной лестнице. И успел ровно к тому моменту, как толпа, подбодряемая призывами, бить бесей и панов, ринулась на приступ.
К счастью, крестьяне были плохо знакомы с тактикой и предприняли наступление только со стороны фасада. Навстречу им сначала дважды бухнула двустволка, потом Гена один за другим выпустил три патрона, целя, как и было условлено заранее, поверх голов. Боевого духа у атакующих явно поубавилось, а тут ещё «альпинист» приоткрыл входную дверь и выпалил из ракетницы – но не над головами, а прямо под ноги толпы. Пронзительный визг, комок ярко-зелёного огня запрыгал в грязи, рассыпая во все стороны искры. Снова хлопок, визг – красный клубок огня пометался среди перепуганных мужиков, прожигая портки, обжигая ляжки – и перед тем, как упокоиться в луже, поджёг рясу дьячку местной церквушки, который сопровождал борцов с «бесями».
Эта, несомненно, диавольская выходка осаждённых поставила в стратегической наступательной операции жирную точку. Бобрищевцы повернулись и кинулись прочь, оскальзываясь в жидкой грязи, теряя вилы и дубины. Дьячок козлом скакал следом за ними, и его тлеющая ряса оставляла в воздухе дымный след. Гжегош ржал в голос, провожая разгромленного неприятеля нехорошими польскими словами; на крыше грохотал железными листами комсомольский вожак, вторивший поляку сугубо отечественными речевыми конструкциями.
Гена передёрнул затвор, стреляная гильза заскакала по полу. Заглянул в магазин – пусто. И когда это он успел выпустить оставшиеся два патрона?..
Двор был усеян брошенным дубьём, кое-где валялись потерянные в суматохе бегства шапки. Противника в поле зрения не наблюдалось.
Отбились? Гена загнал в магазин новую обойму и нажал на верхний большим пальцем. Трёхлинейные патроны, заранее смазанные и протёртые, один за другим с щёлканьем ушли вниз. Пустую обойму вон, затвор с ласкающим ухо клацаньем становится на место. Можно воевать дальше – только
Нехорошие польские ругательства
