жизненную энергию в творчество, но, очевидно, максимум творчества требует и максимума энергии для переплавки. Не зря и Шопенгауэр говорил, что гениальных людей всегда находили особенно пылкими, хотя вовсе и не все пылкие люди гениальны2. Что касается Толстого и Маркса… Мир легко обошелся бы без толстовских общин, а вот без «Войны и мира» – никак. С марксизмом дело обстоит посложнее, но, в целом, итогом жизни Маркса, очевидно, является «Капитал», а не «Интернационал».
Крот. Не очевидно – марксисты никогда не согласятся с вами.
Томский. Не согласятся, но у нас сейчас нет времени спорить с ними, к тому же о марксизме нам все равно еще придется поговорить подробнее.
Крот. Вот как? Что ж, поговорим… А вторая проблема?
Томский. Вторая?
Крот. Вы сказали: «Тут возникает две проблемы»; первая – это любовь или нелюбовь к Культуре с большой буквы, а – вторая?
Томский. Ах, да. Вторая – это отношение к общественной культурной жизни в целом. Здесь я, надо сказать, во многом согласен с вами – в ней много мертвечины, причем опять-таки мертвечины двоякой. С одной стороны – это именно что превращение культуры в некую сонную забаву для «приличной публики»; с другой – поле разнузданного эксперимента для публики «неприличной».
Крот. А чем приличная публика отличается от неприличной?
Томский. Сейчас уже почти ничем; раньше она отличалась своим общественным положением; чаще всего её называли буржуазной публикой. Приличная публика – люди, имеющие средства и положение в обществе и отстаивающие ценности этого общества. Искусство для них – своего рода духовный десерт после сытного материального блюда. Соответственно, неприличная публика – всякого рода отщепенцы, студенты, бунтари с причиной и без, и прочая, и прочая. Их искусство – всякого рода эпатаж, пощечина общественному вкусу, бунт против всего понятного, привычного и, как следствие, ручного. Но сегодня все перемешалось – авангардное, контркультурное искусство превратилось в такую же забаву, как и классическое; приличная публика охотно идет на всякие «неприличные» перформансы; эпатаж давно стал ручным и обыденным.
Крот. И вам это не нравится?
Томский. А мы изначально находимся вне этой системы координат. Мы чтим классику, но при этом выпадаем из «приличного общества», – однако, выпадая, не бунтуем против него.
Крот. Хорошо бы развить этот тезис.
Томский. Разовьем, обязательно разовьем, но – чуть позже.
Крот. Все у вас «на потом» откладывается – и Маркс, и бунт против Общества.
Томский. Поверьте, обо всем поговорим, но для начала нам надо определиться с идейными основаниями, на которых выросло и покоится, то есть не покоится, но бурлит наше сообщество – тогда все будет понятнее.
Крот. Значит, пора взяться за основы. Но пока
«Гениальных людей всегда находили пылкими и страстными. Источник этого заключается в том, что только у могучей воли есть в то же время необычайная мера познавательной силы; но это – условие гениального творчества: это могучее хотение должно скоро испытать страдание от недостатка в удовлетворении, и вот именно тогда познание отвлекается от собственной воли и направляется на мир». (Артур Шопенгауэр. «Введение в философию». 330)
