счастьем, что одного воспоминания о нем довольно, чтобы наполнить всю его дальнейшую жизнь, чтобы смягчить постигший его удар судьбы. А в конце письма он обращался к ней с просьбой:
«Ты знаешь, что на родине у меня остался ребенок. Мать его давно умерла, и он живет у одной престарелой родственницы, в таком захолустье, куда весть обо мне, конечно, не долетит. Я послал ему все деньги, какие у меня оставались, и написал, что уезжаю в далекое путешествие. И вот я тебя прошу, дорогая Нини: хоть изредка справляйся о несчастном малыше и пиши мне о нем…»
Доказательством внимания к граверу со стороны Фанни служило его благодарственное письмо и еще одно, написанное совсем недавно, около полугода тому назад:
«Спасибо тебе за то, что пришла!.. Как ты была красива, как хорошо от тебя пахло, а я стоял перед тобой в арестантском халате, и мне было так стыдно!..»
– Значит, ты продолжала с ним видеться? – с бешеной злобой спросил Госсен.
– Кое-когда, из жалости…
– Уже после того, как мы сошлись?..
– Да, один раз, всего один раз, в комнате для свиданий… Видеться можно только там.
– Какая же ты добрая!..
Мысль, что, невзирая на их связь, она ходила к фальшивомонетчику, особенно возмущала Госсена. Он ничего не сказал ей из самолюбия и вылил весь свой гнев на последнюю перевязанную голубой ленточкой пачку писем, написанных женским бисерным почерком с наклоном вправо.
«После бега колесницы я переодеваюсь… Приходи ко мне в уборную…»
– Не надо, не надо!.. Не читай!..
Подпрыгнув, она вырвала у него из рук всю связку, а он все еще ничего не понимал, даже когда она снова опустилась перед ним на колени, краснея от стыда и от того, что на нее падал отсвет пламени.
– Я была тогда молода. Это Каудаль… сумасброд из сумасбродов… Я исполняла его желание.
Только тут он понял все и помертвел.
– Ах да!.. Сафо!.. «Все звуки лиры…»
Он оттолкнул ее ногой, точно грязное животное:
– Оставь меня, не прикасайся, ты мне противна…
Ее стон потонул в оглушительном взрыве, совсем близком и долгом, и вдруг яркий свет озарил всю комнату… Пожар!.. Фанни в ужасе вскочила, машинально взяла со стола графин, вылила воду на груду бумаг, пылавшую в огне, от которого в конце концов загорелась скопившаяся за зиму сажа, потом схватила ведро, кувшины, но, видя, что она бессильна и что искры долетают до середины комнаты, выбежала на балкон с криком:
– Пожар! Пожар!
Первыми прибежали Эттема, потом швейцар, потом полицейские. Кричали все разом:
– Закройте вьюшку!..
– Лезьте на крышу!..
– Воды, воды!..
– Нет, лучше одеялом!..
Жан и Фанни оторопело смотрели на свое заполоненное чужими людьми, со следами грязных ног на полу, жилище. А когда
