но песня из-за такой безделицы не прерывалась, – она лилась и среди колотушек, всхлипываний и смеха, как духовный гимн одержимых на могиле дьякона Париса.
Слово «король» было окружено особым ореолом не только в волшебных сказках и в «Истории для детей», оно не сходило с уст в доме Меро на каждом семейном празднике, – вот почему Элизе ощущал между королем и собой некую родственную близость. Чувство близости еще усиливали таинственные письма на тонкой бумаге, приходившие к обитателям Заповедника из Фросдорфа два-три раза в год: в письмах этих король просил свой народ запастись терпением… В такие дни мастер Меро с особой торжественностью пускал в ход свой челнок, а вечером, плотно затворив двери, принимался за чтение послания, представлявшего собой очередное слащавое воззвание, составленное в выражениях неясных, как надежда: «Французы! Они сами заблуждаются и вводят в заблуждение вас…» И все та же неизменная печать: Fides, spes. Бедняги! Чего-чего, а веры и надежды у них было вполне достаточно.
– Когда король вернется, я куплю себе хорошее кресло, – говорил мастер Меро. – Когда король вернется, мы переменим обои.
Позднее, после путешествия во Фросдорф, этот привычный оборот речи был заменен другим.
– Когда я имел честь видеть короля… – кстати и некстати говорил старик.
Этот чудак в самом деле совершил паломничество, потратив и время, и деньги, – а для простого рабочего то была жертва немалая, – и никогда ни один хаджи, вернувшись из Мекки, не пребывал в таком упоении, как он. Между тем свидание продолжалось недолго. Претендент сказал явившимся к нему верноподданным:
– А, это вы!..
Никто не в силах был ответить на это приветствие, особенно Меро: у него захватило дух от волнения, из-за слез он даже не разглядел как следует своего кумира. Только уже перед тем, как ему уезжать, государственный секретарь герцог д’Атис долго расспрашивал его о состоянии умов во Франции. Можно себе представить, что отвечал ему восторженный ткач, никогда не покидавший пределов Королевского заповедника.
– А, да что там! Пусть только наш Генрих поторопится… пусть только он как можно скорей приезжает… Мы заждались его…
Герцог д’Атис, изъявив Меро горячую благодарность за столь добрые вести, неожиданно задал ему вопрос:
– У вас дети есть, Меро?
– У меня их трое, ваша светлость.
– Мальчики?
– Да… трое детей… – повторил старый ткач (надо заметить, что в тех краях девочки за детей не считаются).
– Хорошо… Я запишу… Когда час пробьет, государь о них вспомнит.
Тут его светлость достал записную книжку – и чирик, чирик… Это чирик, чирик, которым почтенный Меро выразил жест благодетеля, записывавшего имена трех его сыновей, составляло неотъемлемую часть рассказа, приобщенного к семейным преданиям, трогательным именно тем, что в них не полагалось опускать малейшую подробность. С тех пор, если
