красноармеец Ермолов.
– Где он? – тут же оживился майор.
– Дожидается в Особом отделе.
Смирнов ускорил шаг и вскоре вошел в избу, отданную Особому отделу полка. В небе загудели самолеты, тут же заработали зенитчики. Увидев своего начальника, вытянулся по стойке «смирно» его заместитель, капитан Васильев. Махнув рукой, Смирнов прошел в свою комнату, и туда тут же ввели бледного, со следами побоев на лице, без ремня и в гимнастерке навыпуск рядового красноармейца.
Особист сел за стол, вытащил из планшета мятый листок бумаги, стал читать:
– «Дорогая Надя и детки!
Сообщаю, что я жив и здоров. Наконец появилось свободное время, когда могу сесть и написать вам, мои дорогие, письмо.
Обстановка на фронте стала улучшаться. Наконец-то проявился просвет. Мы начали выходить из окружения, образовавшегося в форме бутылки, горлышко которой выходило к Новгороду… В батальонах потери исключительно велики и ничем не оправданы. Исключительно наши неудачи объяснить можно тем, что у нас на передовых позициях мы не видим ни одного нашего самолета, ни одного нашего танка, а у немцев самолетов – как рой пчел, танков не сосчитать. Разве можно устоять перед такой техникой врага?..
Командование наше стоит не на должной высоте, оно первое бросается в панику, оставляя бойцов на произвол судьбы. Относятся же они к бойцам, как к скоту, не признавая их за людей, отсюда и отсутствие авторитета их среди бойцов…»
Смирнов оторвал глаза от письма и оценивающе посмотрел на невысокого красноармейца.
– Подойди сюда! – приказал он Ермолову.
Красноармеец осторожно подошел к столу, часто моргая глазами. Особист протянул ему навстречу руку, в которой был зажат листок с письмом.
– Ты писал?
Красноармеец, вытягивая шею, всматривается, начинает шевелить губами.
– Мое письмо, – кивнул головой Ермолов.
– Что же ты, сука, своих родных обманываешь? Ты что, близорукий? Не видишь ни наших танков, ни наших самолетов?
– Я писал правду, – опустив голову, произнес рядовой.
– Ты – паникер и предатель! – неожиданно закричал Смирнов. – Тебе не нравятся твои командиры?
– Я писал только своей жене и детям, – упрямо твердил свое Егоров. – Они должны знать правду.
Особист вышел из-за стола, подошел вплотную к красноармейцу.
– С кем еще ты беседовал на эти темы?
– Ни с кем. Даже о том, что я написал такое письмо, не знал никто… – Рядовой исподлобья взглянул на майора, – кроме вас.
Особист Смирнов ударил Ермолова наотмашь кулаком по лицу и закричал:
– Врешь, сволочь! Я тебя под трибунал отдам, знаешь ли ты это?
– Я ни с кем на эти темы не разговаривал, – с трудом удержавшись на ногах, снова ответил Ермолов.
Особист обошел вокруг Ермолова, сложив руки на груди,
