муки, постного масла и картошки. У Бориса – миллион. Обегал всю Москву – нет места.
Валенки рассыпались…»
15 февраля. «Погода испортилась. Сегодня морозец. Хожу на остатках подметок. Валенки пришли в негодность. Живем впроголодь. Кругом долги…»
В заветной тетрадке Булгаков записывал самое тайное и никому ее не показывал: «Под пятой. Мой дневник 1923 года». 24 мая следует запись:
«…Москва живет шумной жизнью, в особенности по сравнению с Киевом. Преимущественный признак – море пива выпивают в Москве. И я его пью понемногу. Да вообще последнее время размотался. Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет.
Я выбился из колеи – ничего не писал 1½ месяца».
25 июля. «Жизнь идет по-прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки. Сотрудники „Гудка“ пьют много. Сегодня опять пиво. Играл на Неглинной на бильярде. „Гудок“ два дня как перешел на Солянку во „Дворец Труда“, и теперь днем я расстоянием отрезан от „Накануне“… пробиваюсь фельетонами в „Накануне“. Роман из-за работы в „Гудке“, отнимающей лучшую часть дня, почти не подвигается.
Москва оживленна чрезвычайно. Движения все больше…»
18 сентября. «…Сегодня нездоров. Денег мало. Получил на днях известие о Коле (его письмо); он болен (малокровие), удручен, тосклив. Написал в „Накануне“ в Берлин, чтобы ему выслали 50 франков. Надеюсь, что эта сволочь исполнит.
Сегодня у меня был А. Эрлих, читал мне свой рассказ, Коморский и Дзви. Пили вино, болтали. Пока у меня нет квартиры – я не человек, а лишь полчеловека».
30 (17 сентября старого стиля) 1923 г. «Вероятно потому, что я консерватор до… „мозга костей“, хотел написать, но это шаблонно, но, словом, консерватор, всегда в старые праздники (именины Веры, Надежды, Любови и Софьи. – В. П.) меня влечет к дневнику. Как жаль, что я не помню, в какое именно число сентября я приехал два года тому назад в Москву. Два года. Многое ли изменилось за это время? Конечно многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и все таким же изнутри. Болен я, кроме всего прочего… Что будет – никому не известно. Москва по-прежнему чудный какой-то ключ. Бешеная дороговизна и уже не на эти дензнаки, а на золото… По-прежнему, и даже еще больше, чем раньше, нет возможности ничего купить из одежды.
Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один – отсутствие квартиры.
В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно хорошо написал. Как будто пленкой какой-то застилает мой мозг и сковывает руку в то время, когда мне нужно описывать то, во что я так глубоко и по-настоящему верю и знаю, убежденный мыслью и чувством».
19 октября. Пятница. Ночь. «Сегодня вышел гнусный день. Род моей болезни таков, что, по-видимому, на будущей неделе мне придется слечь. Я озабочен
