и на собственном содержании. «Еще не было примера, – говорил Ермолов по этому поводу, – чтобы кто-нибудь мог заставить чеченца драться со своими единоземцами, но уже сделан первый к тому шаг, и им внушено, что того и всегда от них требовать будут». «Малейшее неповиновение, набег или грабеж на линии, – объявил он мирным чеченцам, – и ваши аулы будут разрушены, семейства распроданы в горы, аманаты повешены». Даже в случае открытого прорыва через их аулы сильной неприятельской партии жители обязаны были защищаться; мало того что защищаться, в таких случаях еще назначалось следствие и поверялось, как они защищались, что именно делали, были ли с их стороны убитые в сражении, или, напротив, дело кончалось ничтожной перестрелкой, и сопротивление было слабое. «В последнем случае, – гласила инструкция, – деревня истребляется огнем, жен и детей вырезают». «Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, – говорил Ермолов, – нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои».
Грозная, энергичная военная система вынуждалась со стороны Ермолова лишь крайней необходимостью и глубоким пониманием духа и характера народа, с которым ему приходилось иметь дело. Чеченцы, слишком далекие от гуманных воззрений европейских народов, умели ценить и уважать только физическую силу; гуманные действия с ними они неизбежно приписывали слабости, но зато прекрасно понимали строгие меры Ермолова.
Наконец, когда все распоряжения были окончены, девять рот егерей, шесть орудий и четыреста линейных казаков, под командой храброго полковника Грекова, заняли Грозную. И в то время как этот гарнизон спокойно устраивал себе зимовую стоянку в крепости, остальные войска уже переправлялись за Сунжу, откуда им предстоял далекий путь в неведомые Дагестанские горы.
Как славный памятник ермоловской эпохи сохранялась долго, почти до наших времен, та скромная уединенная землянка, в которой во время возведения Грозной жил и трудился сам Алексей Петрович, перенося лишения наравне со своими товарищами-солдатами. И всякий путешественник, был ли то царственный муж или простой человек, с одинаковым благоговейным чувством приходил видеть эту бедную землянку, из которой, по выражению Муравьева, «при малых средствах исходила та сила, которая положила основание крепости Грозной и покорению Чечни». В углу двора обширного и пышного дворца, «как укоризна нашему времени, полстолетия стояла она, хранимая уважением к славной памяти героя-вождя. Но то, против чего бессильно было время, разрушено невежественным равнодушием к славе предков и памятникам ее. Один из позднейших воинских начальников Грозной, по непонятным, ничем не объяснимым побуждениям, приказал снести эту ветхую землянку – и предмет гордости всякого истинно русского сердца, предмет благоговейного почитания старых кавказцев исчез. Но не исчезла память о нем, и не стереть ее ни времени, ни равнодушию к славным преданиям нашей седой старины.
VI. КРЕПОСТЬ ВНЕЗАПНАЯ
На
