хотят и Польшу затопить?
Комсомольский знаток разгорелся и сразу рассказал о Днепрострое все, что известно и неизвестно.
– Сурьезное дело! – дал свое заключение о Днепрострое козловский человек. – Только воду в Днепре не удержать!
– Это почему ж такое? – вступился тут Шмаков.
Козловец сумрачно поглядел на Шмакова: дескать, это еще что за моль тут встряла в разговор?
– А потому, – сказал он, – что вода – дело тяжкое, камень точит и железо скоблит, а советский материал – мягкая вещь!
«Он прав, сволочь! – подумал Шмаков. – У меня тоже пуговицы от новых штанов оторвались, а в Москве покупал!»
Дальше Шмаков не слушал, заскорбев от дум и недоброкачественности жизни. Поезд гремел на крутом уклоне и скрежетал бессильными тормозами.
Печальный, молчаливый сентябрь стоял в прохладном пустопорожнем поле, где не было теперь никакого промысла. Одно окно в вагоне было открыто, и какие-то пешие люди кричали в поезд:
– Эй, сволочи!
Иногда встречные пастушонки просили:
– Брось газету! – Газета им требовалась на цигарки.
Комсомолец, раздобрев от своей осведомленности, побросал им всю наличную бумагу, и пастушонки ловили ее, не допуская до земли. Но Шмаков своей газеты не дал – в чужом городе всякий клок дорог.
– Градов! Кому до Градова? Первая остановка! – сказал проводник и начал выметать сор. – Насорили, идолы, как в поле! Штрафовать вас надо, да денег у вас нету! Бабка, прими ноги!
Шмаков сошел в Градове, и его охватила некоторая жуть.
«Вот оно, мое поселение», – подумал Шмаков и оглядывал тихий вокзал и скромных людей, спешащих попасть в вагоны.
Несмотря на то что этот пункт был связан рельсами со всем миром – с Афинами и Апеннинским полуостровом, а также с берегом Тихого океана, – никто туда не ездил: не было надобности. А если б кто поехал, то запутался бы в маршруте: народ тут жил бестолковый.
3
Вселился Шмаков в дом № 46 по Коркиной улице; дом был невелик, и жила в нем одна старушка, караульщица своего недвижимого имущества. Получала она за мужа пенсию одиннадцать рублей двадцать пять копеек в месяц и комнату сдавала за восемь рублей с ее топкой.
Сел за голый стол Иван Федотыч, поглядел на двор, где травы умирали, и ему сделалось скучно. Посидев, Иван Федотыч лег, а полежавши, встал и пошел еды купить.
Еще не закатилось сентябрьское солнце, а Иван Федотыч вернулся в пустоту своего жилища. Старушка вздыхала на кухне от перемены власти и трещала лучинками к самовару.
Иван Федотыч поел колбасы, а затем сел вырабатывать форму своей подписи на будущих бумагах. «Шмаков», – написал Иван Федотыч. «Нет, не твердо», – подумал он и вновь написал «Шмаков», но уже более бесхитростно и как бы невзначай копируя по простоте начертания подпись Ленина.
Конец ознакомительного
