жизнь бьет ключом, пока моя еле теплится.
Но на самом деле мне неважно, насколько шикарна ее итальянская вилла. Милли это заслужила. И да, я вполне могла представить, что ей меня так сильно не хватало, словно она лишилась руки. Потому что мне ее не хватало словно воздуха. Я не представляла жизнь без этой чертовки с момента появления из утробы матери. Ей удавалось так заботиться обо мне, что я не чувствовала себя обузой, чего никогда не получалось у мамы.
Сжав мои плечи, Милли улыбнулась и внимательно посмотрела на меня.
– Ты выглядишь слишком хорошо, – сморщив нос, пожаловалась я. – Ненавижу, когда ты так сильно задираешь планку. А ты всегда это делаешь.
Она ущипнула меня за плечо и засмеялась.
– Где твой парень? Я думала, он приедет с тобой.
По какой-то неведомой причине, я тут же вспомнила про Дина, отчего щеки покраснели. А ведь Милли спрашивала про Даррена. Я же так и не призналась семье, что мы расстались. Милли хватало забот по планированию свадьбы, так что мне не хотелось добавлять к ним беспокойство из-за моего разрыва с парнем. Я хотела рассказать все сегодня вечером, но готова была ухватиться за любую возможность, чтобы отсрочить неизбежное. Да я бы даже согласилась лечить зубы у автомеханика, чем сообщить эту новость родителям.
– Мне хотелось провести немного времени со своей семьей. Без лишних глаз, – нацепив на лицо улыбку, сказала я.
Но, судя по медленно ползущей вверх брови, Милли догадывалась о моем обмане.
– Мне все еще не верится, что у тебя появился парень, – пригладив мои светло-каштановые волосы, заявила она. – Казалось, ты никогда не успокоишься.
– Ну, я старею. Двадцать восемь для больных муковисцидозом, как шестьдесят пять для обычного человека. – Я пожала плечами. – Давай поговорим об этом за ужином.
А уже там я разобью ваши сердца, рассказав, что Даррена теперь нет даже на горизонте.
Фыркнув, она подтолкнула меня к коридору.
– Мама ждет тебя. Она на кухне, готовит запеканку.
Мое любимое блюдо. От осознания, что мама помнит об этом, меня окутало тепло.
Родители совершенно по-разному относились ко мне и к Милли. Они уважали, восхищались и советовались с сестрой, а со мной нянчились, душили заботой и обращались как с треснутым яйцом, которое грозило разломиться в любую секунду. Правда, папа относился ко мне в триллион раз лучше мамы. Он восхищался моей язвительностью и радовался, что мне удалось обрести независимость в Нью-Йорке. Маму же больше волновало мое здоровье, поэтому она плохо знала меня как личность. Со мной она вела себя как мама-медведица, которая защищает своего ребенка, но даже не пытается узнать его.
Для нее я символизировала образ больного ребенка, хулиганки и хитрой бестии. Глупой девчонки, которая рисковала своей жизнью ради работы в дурацком кафе в Нью-Йорке, вместо того чтобы жить под ее крылом. Девушки, которая так и не нашла хорошего парня.
Потому
