пришла, вот и все. Но ты прав, это глупо и даже нечестно так думать. Мы победили в самой страшной войне, подняли страну из руин, ты же сам говорил, что тут зенитки стояли, а теперь розы… Конечно, впереди лучшее!
Ветер донес до нас звуки оркестра, он тогда нередко играл в парке Горького. Это была та самая мелодия: „В этом зале пустом мы танцуем вдвоем, так скажите хоть слово – сам не знаю о чем“. И мелодия эта была вовсе не об оптимизме, о котором твердил я, юный болван, а о той странной красоте скоротечности, о которой говорила Тося. Она поежилась, и я набросил на нее свой пиджак. И – не удержался. Поцеловал. И она не испугалась, не обиделась, не оттолкнула меня!
Почему ее улыбка показалась мне немного печальной? И почему я не задумался об этом? Об улыбке уходящего лета, о странной горчинке в сладком запахе роз?
Зимой все почему-то проще. Наверное, потому что меньше становится и красок, и звуков, и оттого все как будто ярче. Не знаю. На катке, куда меня стала вытаскивать Тося, тоже часто запускали „Случайный вальс“. Она танцевала (она прекрасно каталась), а я боялся отцепиться от бортика. Даже если не падал, все равно был как та самая корова на льду. Но это нам не мешало, наоборот, заставляло больше смеяться и шутить. После катка мы нередко заходили к нам. Тося сперва стеснялась, но мама сразу усаживала ее за чай и угощала собственного изготовления плюшками, а отец исподтишка показывал мне большой палец – мол, не упусти.
Помню, как дядя Валера, наш сосед, ворчал: „Жених, фу-ты ну-ты! Совсем недавно еще в футбол в коридоре играл и все наши банки побил!“ Ворчал он, конечно, не со зла. Он вернулся после Победы почти без единой царапины, а вот жена его, каждую осень заполнявшая те самые банки чудесными вареньями, осенью сорок первого наотрез отказалась ехать в эвакуацию и вместе с сынишкой дяди Валеры погибла во время очередного воздушного налета.
Признаюсь, что в то время я так много думал о Тосе (или был с ней), что порядком подзапустил учебу, так что меня даже на комсомольском собрании прорабатывали. Дима, наш комсорг, произнес пламенную речь о том, что некоторые (сделал длинную паузу, сверля меня, сидящего отдельно от всех, суровым взглядом) тратят драгоценное время на танцульки и тому подобные развлечения, вместо того чтобы все силы отдавать учебе.
– Нам не нужны такие безответственные комсомольцы! – вещал он. – Какие из них получатся работники? Строители коммунизма или горе-недоучки и лодыри? Сейчас, когда многие наши товарищи усердно трудятся на комсомольских стройках, поднимают целину, участвуют в стахановском движении и посвящают себя дальнейшему росту мощи нашей страны, что мы видим? Есть те, для кого важнее всего танцульки и модные брюки!
Ребята за меня вступились (не так уж сильно я и запустил учебу), я пообещал исправиться, но Дима все равно смотрел на меня косо.
Что ж, пришло время рассказать о Дмитрии Родионове, который учился на курс старше меня и руководил нашей комсомольской организацией. На всех он смотрел так, словно каждый был в
