выйти на задний двор, чтобы привлечь внимание. Босиком холодно, но это пустяки по сравнению с эмоциями, которые охватывают меня, когда вокруг сгущается тьма. Идущий с кухни свет быстро растворяется в ней: вокруг декабрьская ночь. Ничего не вижу. Если там, в темном дворе, кто-то и есть, я его не замечу.
И тут в мозг врывается неприятная мысль – мысль, от которой перехватывает дыхание.
У собак органы чувств острее, чем у людей. Они гораздо лучше видят в темноте. Что же они увидели? На кого они лают?
Я шиплю собакам, чтобы вернулись в дом. Сейчас ночь, кричать не хочется. Но и углубляться во двор страшно.
Откуда мне знать: вдруг там убийца Морган Бейнс?
Откуда мне знать: может, собаки лают на него?
Я ничего не вижу, но тот, кто прячется во мраке – если тут вообще кто-то есть, – прекрасно видит меня, подсвеченную кухонной лампой и беспомощную, как аквариумная рыбка.
Невольно отступаю назад. Меня переполняет страх. Очень хочется забежать на кухню и запереть за собой дверь. Но сумеют ли собаки самостоятельно отогнать убийцу?
Те замолкают. Даже не знаю, что страшнее: лай или эта зловещая тишина.
Сердце бьется быстрее. По рукам бегут мурашки. Гадаю, что за чудовище у меня во дворе, и воображение разыгрывается все сильнее.
Не могу просто стоять и ждать, пока что-то выяснится. Хлопаю в ладоши, снова подзывая собак. Забегаю в дом и отчаянно трясу коробкой с собачьими бисквитами. На этот раз, слава богу, они прибегают. Открываю коробку, высыпаю с полдюжины бисквитов прямо на пол, захлопываю и запираю дверь, плотно задергиваю шторы.
Возвращаюсь наверх и снова проверяю, как мальчики. Ничего не изменилось.
Но когда я прохожу мимо комнаты Имоджен, дверь оказывается приоткрытой. В узком и темном коридоре совсем немного света от лампы в гостиной: его едва хватает, чтобы не спотыкаться в потемках. Всматриваюсь в эту щель. В последний раз, когда я здесь проходила, все было не так.
Комната Имоджен, как и комната Отто, выходит окнами на улицу. Я подхожу к двери и нажимаю, приоткрывая еще на дюйм-два – ровно настолько, чтобы заглянуть внутрь. Девушка лежит на кровати ко мне спиной. Если она и притворяется спящей, то очень убедительно. Дыхание ровное и глубокое. Вижу, как простыня поднимается и опускается. Лунный свет струится в комнату. Окно, как и дверь, приоткрыто на дюйм. В комнате чертовски холодно, но я не осмеливаюсь войти и закрыть его.
Возвращаюсь в спальню и трясу Уилла до тех пор, пока тот не просыпается. Об Имоджен не рассказываю: тут нечего говорить. Скорее всего, она просто ходила в туалет, а окно открыла из-за духоты. Ни то, ни другое – не преступление. Правда, возникают кое-какие вопросы…
Почему я не услышала шум сливного бачка?
Почему я не заметила, что в комнате холодно, когда проходила мимо в первый раз?
– В чем дело? Что случилось? – спрашивает полусонный муж.
– По-моему,
