он действительно полюбил.
Только бы искру любви в иссохшее сердце – она разгорится, как пожар в засуху, пламя запылает с негаданной, всесокрушающей силой. Так было с Адамом. Не сошел он еще с места, как мысленно решил: «Она должна быть моею, хоть бы пришлось ее купить ценою крови… должна быть моею!»
Как только он отошел на несколько шагов, Аза с радостью и со смехом побежала к Апрашу.
– Слушай, дод[5], – сказала она, – брось свой молот и отдохни, дивное дело делается: раклори[6] поймала рыбку…
– Что, тебе опять пригрезилось? – резко отвечал цыган.
– Нет, не пригрезилось, я знаю людей! Обрекши нас на вечное скитание, Бог дал нам чутье, как старому джукалу[7], что отыскивает себе целебную траву, мы также чуем людей и читаем в них лучше, чем они в своих книжках. Давеча здесь проходил здешний молодой раи[8], тот, о котором рассказывают, что у него в жилах вода вместо крови. И подлинно: посмотреть на него – кажется, не станет у него силы дожить до завтра. Однако мои глаза разожгли его. Да и я уж смотрела на него, смотрела так, что он весь задрожал и свернулся, как уж под ногою. Лицо так и вспыхнуло, руки затряслись – и побежал отсюда, как шальной.
Цыганка дико хохотала и била в ладоши.
– Будут у Азаори богатые наряды, золото на голове, золото в косах, и красные пояса, и все, что ни захочет!
– А ты продашь себя, раклори? – мрачно спросил цыган.
– Я? Навсегда – нет! На час! Отчего же и не продать себя? На свете все продается, разница только в цене: чего не купишь за грош, купишь за миллион. Сердца ему не продам, а глаза, косу, холодные руки отчего ж не продать?
– Прелестница, – произнес сквозь зубы цыган, – прелестница! Бынгескри дчаи![9]
Аза отскочила, как бы пораженная громом, глаза ее запылали.
– Слушай, старик, – грозно закричала она, – ты не имеешь еще права поносить меня и посылать к бынгу! Ты не знаешь, что у меня на уме. Я продам себя, но не на позор, за его деньги я дам ему только то, что дам каждому: улыбку, взгляд, песню! А ты думал, что я век буду жить в ваших лохмотьях и грязи? Нет, нет, я презираю и вас, и себя, я родилась на то, чтобы быть рани[10], мне нужны наряды, цепочки, блестки, самоцветные камни, мне нужна власть!.. А после, – прибавила она задумчиво, – когда пройдет молодость, когда увянет моя красота, оденете меня опять в лохмотья, и я пойду за повозкой, послушная, как джукал.
Кузнец только покачал головой, но клещи и молот дрожали в руках.
– Собачья душа! – проворчал он – Не дается цыган, так надо ласкаться к барину. Вишь, с нами не живется! Ох, молодость, молодость!..
– Ты никогда не был молод, – живо перебила Аза, – одни женщины умеют быть молодыми, а мужчины уже родятся стариками. Ваше дело работать, а наше – нет. Где же петь в голоде и в нужде?!
–
Чертова дочь.
Барыня, госпожа.
