вовсе, а ржавые гвозди, которые я садистски вонзала в сердце этого волевого мужчины.
– Простите меня, хоть я и не виновата. Я жила всё это время как в аду. Прошу вас, Дмитрий Мстиславович, верните мне моего ребёнка.
Он вдруг хмыкнул и обернулся ко мне. Прошёлся взглядом по моей фигуре и кажется, отметил всё: осунувшееся и усталое от горя лицо; блеклые волосы, собранные в обычный хвост на затылке; отсутствие маникюра; недорогую одежду и обувь…
Северский снова посмотрел мне в глаза – долгим взглядом и спросил:
– Кто ещё слышал эту… этот рассказ?
Пожала плечами.
– Только я.
Он кивнул и снова задал вопрос:
– Сколько вам лет, Светлана?
– Тридцать… – ответила, не раздумывая, не понимая, к чему этот вопрос.
– Дети есть? – снова вопрос.
– Нет, – мой ответ и я чувствуя, как тело сковывает ещё сильнее. Напряжение внутри меня уже почти звенит. – То есть, да… Мой сын… он у вас…
И вдруг, он задал вопрос, на который я также быстро дала ответ, и это было моей роковой ошибкой.
– Это единственная запись?
– Да.
Едва ответ слетел с моих губ, как я тут же поняла свою глупость.
Северский же никак не отреагировал, не показал то, чего я ожидала увидеть – облегчение, что запись единична.
Он просто взял диктофон и раздавил в своей огромной ладони.
Моё сердце пропустило удар. Я вскочила с кресла и неверяще уставилась на разрушенный пластик. Сломанный диктофон он небрежно бросил на свой стол.
«Нет…»
«И почему я не догадалась сделать хоть одну копию?! Хоть бы даже на телефон продублировать запись! Дура! Дура! Дура!»
Мужчина приблизился ко мне, не обращая внимания на мои слёзы, которые тут же потекли из глаз. Он встал у меня за спиной, очень близко, что я ощутила запах его одеколона – древесный и холодный, как и он сам.
Моего уха и шеи коснулось его тёплое дыхание. Северский негромко произнёс:
– Я дам вам один-единственный шанс, Светлана. Вы сейчас сотрёте слёзы со своего милого личика и спокойно выйдете из кабинета. Как только закроете за собой дверь, вы тут же навсегда забудете меня, моего сына и эту запись, которой больше нет. Это твой сын умер. Твой.
– Нет, – сказала не своим голосом.
Мужчина резко схватил меня за подбородок и развернул моё лицо к себе.
В глазах цвета льда пылал огонь – яростный, злющий и беспощадный.
– Никогда не смей говорить о том, что мой сын – это твой сын. Поняла меня? Эта запись – ложь и провокация. Я не позволю какой-то проходимке касаться моей семьи и моего сына. А теперь взяла свою сумку и пошла отсюда.
Ледяные оковы внутри меня, дрогнув, разорвались на части, на миллионы осколков разлетелись, полосуя мою итак израненную душу новыми кровавыми следами.
Моя несчастная душа готова
