target="_blank" rel="nofollow" href="#i_002.jpg"/>Единорога нельзя было попросить прийти, потому что люди не знали, как. Не знали, что попросить и что получится. Единороги сами выбирали момент. Потом, спустя какое-то время, оказалось, что они приходят все реже и реже. А потом нашлись люди, которые рассказывали, что знают, как их вызвать. Им не верили, и поэтому, чтобы не потерять это знание, те немногие, кто понял, решили знание сохранить. И пришлось придумать язык, буквы, знаки… Им много-много лет. И они сложные для понимания и восприятия. Но любое чудо должно существовать вечно, поэтому иногда кто-то да находит в глубине своего сознания эти знаки и, не понимая, что с этим делать, записывает, как умеет и где получится. Мне повезло: мне их написали на спине, и уже навсегда они останутся со мной. Но прочесть я их не смогу. Для этого мне бы пришлось снять со спины всю кожу, но если бы я знал, что это кому-то нужно, я был бы счастлив.
Все сидели тихо, не двигаясь, и слушали во весь рост. Красивый парень в зеленом халате и брюках раскачивался на стуле и медленно рассказывал историю.
– Когда-то, конечно, давным-давно, когда люди не имели возможности или знания, как именно открывать сердце людям, в одной деревне, вырубленной в черной скале, произошла эта история. Никто ничего не ждал и особо ни на что не надеялся, но произошло то, что произошло. Сначала ярко разгорелся фонарь у деревянной скамьи рядом с магазином. Потом зазвенели все колокольчики на ветках дерева рядом с аптекой. А потом люди на улице начали улыбаться. Они делали это неловко, стеснялись даже, но довольно быстро всем понравилось, и вот уже тогда…
– Что тогда??! Ну что???
– Та-а-к, вот и закончилась моя история! Я выиграл!
– Так нечестно!!! Нечестно! Нечестно! – завопил рыжий мальчишка в инвалидной коляске. – Ты всегда выигрываешь! А нам обидно!
– Ничего и не обидно, – закашлялась девочка, лежащая на кровати. – Мне вот очень интересно, что дальше, и я бы тоже задала вопрос, но так мало терпения, как у тебя, ни у кого на свете нет, – подмигнула она Рыжему.
Рыжий крутанул колеса коляски, но на полпути передумал уезжать, развернулся и стал наблюдать, как Матвей собирается. Дети любили смотреть на него и старались ни упускать ни одной детали из его появления или исчезновения в интернате. Матвей снимал зеленую рубашку, заменявшую халат, и всем на обозрение появлялись татуировки на груди, руках и спине. Девушка-вампир скалилась на смотревших на нее, и у нее изо рта капала черная кровь. Небольшой самолет падал с неба на остров. Какие-то разноцветные знаки и буквы переплетались на руках и становились коброй. Открытая книга на спине предлагала прочесть ее, но сколько ни вглядывались дети в ее страницы, ничего понять не смогли: не буквы написаны, а какие-то каракули. Вон, Горе-Егор только «ча-ща» пишет, и то лучше и понятнее.
Словом, никому из интересующихся «искусством испортить кожу и никогда не найти нормальную работу» – так Матвей называл свои татуировки – не надоедало их разглядывать.
– Ты теперь когда придешь? – спросила девочка, сидевшая на подоконнике. Она сидела, прижавшись щекой к стеклу, и видно было только здоровую розовую кожу на лбу и на одной половине лица.
– Слезь оттуда, – попросил Матвей, – сейчас Медуза пройдется по комнатам, и останешься ты с кипяченым молоком наедине на веки вечные. – Ему не хотелось отвечать на вопрос, потому что он знал, что ответ детей расстроит.
– Вот видите… А я вам говорила…. Он думает, что однажды не придет, и всё. А вы не верили, дурачки наивные, – девочка на подоконнике привычным движением натянула маску Бабы-яги на лицо и развернулась ко всем сидящим или лежащим в комнате анфас.
– Да нет, ему без нас скучно будет, – прокашляла Стрекоза. – Да и потом ему надо еще три раза выиграть, чтоб стать королем единорогов. Правда ведь, Матвей? – она посмотрела в его сторону. Глаза у Стрекозы зеленые, яркие – не заметить невозможно! И они были той частью ее тела, которая двигалась самостоятельно.
Матвей выругался тихо и сказал:
– Итак, граждане пассажиры, не морочьте мне голову: приду, когда приду. Что за допрос в самом деле?! – Закрыл молнию на куртке и щелкнул каблуками: – Бывайте, старая и молодая гвардии!
Никто не произнес больше ни слова, и Матвей быстро вышел на лестницу. Он так нервничал, что спина покрылась потом, и сразу стало холодно. Он выругался уже почти во весь голос.
– Ладно, – привычным речитативом стал уговаривать себя Матвей, – мне моя жизнь и в другом разрезе интересна. Мне тридцать два года, а я все рассказываю истории в интернате. Надо что-то менять, и рацион в том числе, а то на эту зарплату можно только макаронами с картошкой питаться… Все барышни мои рассыпаются через пару месяцев, поняв, что ни колечка, ни Парижа им со мной не перепадет. А рука бойца стрелять устала…
