Абдаллах. Теперь ты – мой единственный сын. И единственная надежда.
Аль-Мамун вежливо кашлянул, отводя глаза. Буран сидела, боясь дохнуть и звякнуть драгоценностями. Огонек большой ароматической свечи мягко золотил динары на ее лбу. С виска, из-под уложенной стрелкой пряди черных волос, поползла капелька пота.
Ситт-Зубейда сидела спокойно и расслабленно. Чуть колыхался в тонкой руке большой веер из страусовых перьев.
– М… матушка, – аль-Мамун опять кашлянул. – По правде говоря, я не вижу причин для того, чтоб помиловать предателя.
Она резко сложила веер:
– Не смеши меня, Абдаллах. Предателя… Дурака, ты хотел сказать. Дурака.
– Он брал деньги от связанных с карматами людей.
– Твой дядя, Абдаллах, даже не знает, кто такие карматы. Точнее, он думает, что это такое бедуинское племя, поднявшее очередной бедуинский мятеж. Он поэт и бабник, а не заговорщик. Пощади брата отца, сынок. Я прошу тебя – пощади.
– Зачем? – аль-Мамуну уже порядком надоел этот разговор.
Взгляд черных, как маслины, глаз уперся ему в переносицу:
– Что будет, если ты погибнешь?
Буран придушенно вскрикнула:
– Матушка!
– Выйди, Буран, – резко сказал аль-Мамун.
Супруга всхлипнула, поджала губы, но со звоном и звяканьем поднялась и ушла.
Женщина в черном все так же неотрывно смотрела Абдаллаху в лицо. Слова выходили словно и не из ее укрытых тканью губ:
– Аббас и Марван еще очень малы. Им уже не три года, но пять, семь лет – опасный возраст. Любая простуда…
И женщина все так же – из ниоткуда, словно и не она – вздохнула.
Аль-Мамун стиснул зубы. Он понял, куда клонит госпожа Зубейда.
– А Буран так и не понесла от тебя.
– Пока не понесла.
– Если ты не вернешься, у халифата не будет совершеннолетнего наследника, – резко сказала женщина в черном. – В государстве, лишенном наследника трона, начинается смута.
– Поэт и бабник, вы сказали, моя госпожа?
– Поэт и бабник – это лучше, чем два мальчика, жизнь которых подобна мотыльку-однодневке. К тому же у принца Ибрахима есть двое совершеннолетних сыновей и еще с пяток малышей. Среди них даже белые есть…
И уголки ее глаз собрались морщинками.
– Будет из кого выбрать? – резко спросил аль-Мамун.
– Казнишь Ибрахима – выбирать будет не из кого, – жестко ответила она.
– Я не…
– Дети казненного – не жильцы. Не обманывай себя. Разве ты хотел, чтобы умер маленький Муса?
Аль-Мамун медленно вытер липкие пальцы о полотенце. И сказал:
– Я подпишу фирман о помиловании, моя госпожа.
Отбросил полотенце, встал и вышел из комнаты.
Ипподром Басры, тот же вечер
Вечерние тени колонн длинно тянулись, расчерчивая полосами волнующийся
