такую дрянь подсунуть! Пришлось повелеть, чтобы цирюльник наголо меня обрил. Слава богу, чёрный парик оказался качественным, волосья с него не лезли – на голове сидел крепко. Вот сами посудите (ой, к кому это я обращаюсь, тут же нет никого!): не одной же мне лысой ходить, париком макушку прикрывая! Ну, повелела я всем своим придворным фрейлинам тоже наголо побриться, и что? Что тут такого, я вас спрашиваю?! Дамы волю государыни блюдут – все побрились. Кто сам не побрился, того мой цирюльник обкорнал. Пустяковина сущая! И это называется взбалмошная?! Ну, и что такого, что во время балов мне могло понравиться… или не понравиться какое-то украшение на платье фрейлины! Ну, и что, что я брала ножницы и самолично срезала это украшение с платья нахалки! Пусть не надевает драгоценности краше моих! Пусть не выпендривается и не пытается затмить свою государыню-царицу! Ну, и что, что срезать могла не только с платья и не только драгоценности, но и с головы – розу! И это взбалмошная? Да, я такая, я могу и волосы своими руками отрезать прямо на балу у той, на кого мужчины косятся больше, чем на меня. Смотреть должны только на свою государыню! Разве это взбалмошная? Я никого не заставляю делать мне комплименты, даже не намекаю на это. Но ведь каждый день все только и трындят, какая я красавица, как я прекрасно выгляжу и какие чудесные-прелестные на мне наряды. Больше эпитетов – это не меньше. Кашу маслом не испортишь. И если хвалят, что ж, значит, так тому и быть. Значит, всё истинная правда. В последней инстанции. Значит, так оно и есть… Хотя… хотя последняя инстанция – это всё равно я, великая государыня Всероссийская. Вот если бы один человек хвалил, то можно было бы посомневаться: не лукавит ли, не заискивает, не добивается ли незаслуженно моей ласки и милости? А коль такая орава, если все гурьбой трындят, то какие могут быть сомнения. За правду можно и щедро награждать. Да и не можно, а нужно, не то перестанут говорить правду. Впрочем, я сама о себе знаю, что красавица, но ни одному художнику не позволю малевать меня в профиль, да и неправда, что я курносая… Главное, я хлебосольная, любезная и гостеприимная! И душа у меня добрая-предобрая, как у всякой истинной русской барыни-боярыни! Казней вот в моё правление не было опять же… На том свете мне это зачтётся. Бог всё видит!
Елизавета замолкает и слышно, как она несколько раз тяжко вздыхает.
Да, казней при мне не было. Не кровожадная я. Отменила я казни от имени державы моей. Вот даже был однажды случай, что независимый суд хотел колесовать Наташку Лопухину. Это та самая стерва, у кого я клок волос с её глупой башки выстригла. Могла бы и выдрать, но всего лишь выстригла! Помню, как сейчас, унижала она меня, когда правила Анька Иоанновна, сестрица моя двоюродная. Думала сия Наташка, что бумеранг ей обратно не прилетит. Я простила ей, я не злопамятная, но я… не забыла. Память-то у меня крепкая. Вернулся бумеранг в иные времена. И она забылась и совсем обнаглела. Посмела прийти ко мне на бал с такой же розой в волосах, какая и в моих была. И как только она о моём намерении узнала! И где такую
