поры считают, что их родители бессмертны, безгрешны и безошибочны, что они пришли из другого мира, где не существует преград, где жизнь не чередуется добром и злом, а тянется прямой линией обыденности, но обыденности возвышенной и ангельской.
Ответа долго не было слышно, настолько долго, что Вех успел дочерпать весь суп и, притомившись, раскинуться на стуле. Причём заметно было: мама хотела что-то сказать, но либо не могла подобрать слов, либо боялась насмешливой реакции сына. Обстановка из незатейливой и приятной превратилась в мрачную и угнетающую. Даже лучи угасавшего солнца, проникавшие в кухню через незашторенное окно, сделались тусклыми и безжизненными.
– Это прозвучит глупо, – заранее извинилась она, – но с недавних пор я стала побаиваться…
– Чего бояться? – окаменел Вех.
– …что я не успею реализовать себя. Отправлюсь к праотцам. – Она взяла его остывшую руку, заставила подняться со стула и потянула за собой, к закрытой на тот момент двери в её спальню.
Магнитная защелка, державшая дверь закрытой, издала приглушённый щелчок, и Вех лицезрел комнату, знакомую с детства, но которую невозможно было узнать из-за нагромождения широких прямоугольных рам, деревянных и стеклянных. Парень побледнел от полной неожиданности, ожидавшей его здесь. Он скорее ожидал узреть на полу мёртвое тело, нежели сосредоточение непонятных предметов.
– Это всё – моё творчество за полтора месяца, – принялась рассказывать Элла, миновав рамки, аккуратно переступив тонкими ногами по мягкому ковру и присев на край кровати. – То, чем я больна в последнее время. Меня окутывает страх. Я боюсь кончить, как Ролгад. Он, по крайней мере, положил начало явлению, перевернувшему мироздание с ног на голову, а кем останусь я? Неплодовитой художницей, специализирующейся на рисовании посредственных логотипов? Нет-нет-нет, так нельзя, поэтому в последнее время я творю яростно, отчаянно и очень-очень много. На одну картину уходит не более двух дней. Страх подаёт мне идеи. Посмотри на все эти картины, посмотри! – Она подняла с пола ближайшую рамку, дубовую и достаточно тонкую, окинула своё творение быстрым взором и поднесла к лицу сына. На полностью чёрном полотне были едва различимы тёмно-коричневые острые стволы деревьев, нанесённые, судя по их гротескному виду, быстрыми, безумными, отрывистыми мазками кисти.
Вех вынес суровый вердикт:
– Мамуль, ты с ума сошла. Господи, я поверить не могу!
– Прости. – Она вспрыгнула с кровати, подбежала, путаясь в ногах, к своему сыну и холодными губами прикоснулась к его белому лбу. – Я понимаю, это могло сильно тебя шокировать, но лучше вскрыть правду, чем закупорить её глубоко внутри себя. Мне ни слава, ни почести ни нужны. Я хочу саму себя считать достойной женщиной. Картины… они никуда не годятся, ни на какую официальную выставку, а продавать – то же самое, что откалывать от себя осколки и отдавать их неизвестным людям.
Мама запыхалась,
