переживать их невредимым, каждый накатывал, как волна, и эти могучие гребни пробирали до самого позвоночника. Потому я свыкся с безысходностью процессов, коим даю волю. Я стал пить, воспринимая это как акт самоубийства, и это, по моему мнению, честнее к себе и окружающим. А карябающее желание выпивать в перерывах пока не так сильно́, чтобы я не смог его подавить. Так неумолимо в этой стране не подавляют митинги, как я стремлюсь контролировать свою ахиллесову пяту.
Бывали, конечно, и срывы. Сам город подкладывал мне свинью. Каждый божий день, что я шёл домой, на берегу мне встречалось минимум три человека. У каждого из них бывали бумажные пакеты с торчащими горлышками, но мне не нужно было видеть стекло, такие люди всегда отличались среди прочих. Они были проще, но парадоксально ближе к искусству и истине, если вы понимаете, о чём я. Такие люди всегда всматривались глубже в море, чаще по сторонам.
И как то раз я проходил мимо двух блондинок, одна из них, что дальше, жадно пила сок, а вторая крутила головой и, увидев меня, неожиданно замерла. Я уже знал, чему обязан таким вниманием, но пока с интересом подыскивал первопричину. Поравнявшись, заметил на солнце блеснувшее ребро бутылки, и это была Sambuca. Как замечательно. В пять часов вечера начинать дело с «Самбуки», сидя у штормового моря; моё уважение дамам окрепло, но я всё-таки решил, что их солнце зайдёт за горизонт гораздо раньше и приятнее, чем моё. Хотя и оно в этот момент пошатнулось.
VI СЕMYA
Сегодня, который день кряду, искал квартиру. Ещё одна попытка к бегству. От самого себя, от рутины. Конечно, хочется всегда думать о том, к чему это может привести, например к переезду дочери с женой. И совсем не хочется думать о том, от чего должно избавить. Убил около четырёх часов и полбутылки коньяка, прежде чем нашёл сносное жильё. К моему большому сожалению, созвониться не смог, до такой степени захмелел. Но и у того была своя, особая причина. Днём я получил фотографии жены и дочери. Первая как всегда расстроила, вторая ожидаемо поправила ситуацию. К большому огорчению, дочь говорить ещё не научилась, а жена не перестаёт этого делать даже под страхом смертной казни. Казалось бы, она не читает моих книг, не интересуется тем, что я пишу. И всегда хладнокровно на меня реагирует. Я не знаю, чем она, кроме дочери, занимается. Мы живём как никто. Нас с ней объединяет какое-то бунтарское начало, сугубо диссидентское. С самого нашего первого спора дело пошло по какому-то сомнительному сценарию. Я не помню, чтобы она имела какие-то амбиции больше, чем наша дочь. Это по сути была её главная задача. И сегодня, когда я увидел её очередное фото, всё во мне перевернулось. Не знаю истинной природы происходившего. Но наше равнодушие было сильнейшим инструментом всей семейной жизни. Так хладнокровно и пренебрежительно относиться друг к другу не мог никто, кроме нас. Мы не очень смахивали на ячейку общества. В нём мы были раковой опухолью. Она никогда не писала дневников обо мне, я никогда не включал её
