Мелин. Продолжайте стрельбы, капитан. Продолжайте стрельбы по тем целям, которые укажет полковник Бранале.
– Товарищ подполковник, Бранале видимо не сказал вам, что там дети. Не будем же мы на учениях без цели и без смысла стрелять по детям?
– Капитан, ты, может, не расслышал? Продолжайте стрельбы по тем целям, которые укажет полковник Бранале.
– Осмелюсь напомнить, я – офицер. Честь офицера не позволяет…
– Можешь себе задницу вытереть своей честью, – Мелин перешёл на тихое зловещее шипение.
Андрей сам потом удивлялся своему спокойствию. Как будто они с Мелиным всего лишь пришли в ресторан и слегка поспорили о том, какие блюда заказывать. Сиверцев ответил так, как будто возражает по вопросу совершенно не принципиальному, а потому его настойчивость никого не может обидеть:
– Вы не должны были говорить этих слов ни при каких обстоятельствах. Слышимость очень плохая. Вы приказываете прекратить стрельбы? Я правильно вас понял? Разрешите выполнять? Конец связи.
Он обернулся к Бранале с весёлым спокойствием победителя, который никогда, впрочем, и не сомневался в своей победе:
– Стрельбы окончены, господин полковник. Извольте отдать соответствующие распоряжения.
Ни один советский генерал никогда не обращался к Бранале таким властным тоном. Сам президент Мариам, общаясь с главой влиятельного клана тигрэ, брал обычно интонацию скорее дружескую, чем повелительную. Бранале всем своим нутром ощутил, что полностью потерял контроль над ситуацией, и что этот жалкий капитанишка действительно имеет право ему приказывать. Полковник быстро и точно выполнил приказ.
***
Уже с полгода в глазах Андрея легко читалась смешанная с недоумением боль сломанного человека, но после тех памятных стрельб тоскливая дымка отчаяния совершенно исчезла из его глаз. Появилось выражение весёлой жестокости, никому ничего доброго не предвещающее. Вот уже неделю Андрей ждал «эвакуации в Союз», нисколько не сомневаясь, что она обязательно последует, а его дальнейшей судьбе на родине не позавидуют даже зеки. Однако Мелин был с ним подчеркнуто корректен, делая вид, что ничего не произошло, разве что стал ещё более сух и немногословен. Андрей с такой же подчёркнутой корректностью и даже нарочитой готовностью выполнял все распоряжения Мелина, но в этом не было ни капли желания загладить свою вину и заслужить прощение. Просто Андрей испытывал к Мелину искреннюю жалость. Теперь он обострённо ощущал внутреннее убожество подполковника, достойное всяческого сочувствия, и старался попусту не обижать этого совершенно раздёрганного человечка.
Коллеги-офицеры теперь сторонились Сиверцева, и сам он, не желая ставить мужиков в неловкое положение, начал их сторониться. Вечерами он ходил в городской ресторан, просто чтобы побыть на людях, но ни с кем из них не быть обязанным разговаривать. Возвращался всегда как штык – в 19 часов и
