вышли на улицы, в беспомощной злобе ринулись валить монументы бронзовых конфедератов, снесли генерала Роберта Ли, президента Теодора Рузвельта, отрезали голову Колумбу, грозились даже уничтожить «рабовладельца» Линкольна.
Черное меньшинство Америки, тупая безграмотная шелупонь, нигде никогда не работавшая, живущая на велферные подачки, требовала все новых привилегий. Бандитская чернь бросилась бить витрины, грабить магазины, банки, кафе.
Безумство дошло до того, что в калифорнийском Сакраменто ассамблея приняла законопроект о снижении финансирования полиции в пользу выплаты репараций потомкам черных рабов на хлопковых плантациях четырехсотлетней давности(!?). Хотя настоящего рабовладения на территории Калифорнии, фактически, никогда не было.
В конце этой главы стоит объяснить истинную причину приведенных выше неоднозначных дилетантских рассуждений нашего героя, который то ли из-за папино-маминых генов, то ли особенностей интеллигентского воспитания, вырос парнем во всем сомневающимся, вечно пытающимся до чего-то докопаться и что-то объяснить. Если большинство людей безоговорочно принимают общеизвестные истины на веру, то Женя зачем-то хотел в них разобраться, понять.
Он иногда даже завидовал некоторым своим сверстникам, однокурсникам, коллегам, в себе уверенным, убежденным, что они всегда правы и все обо всем знают. Им легче жить, они идут по жизни прямым путем, не отклоняются в сторону от намеченной цели, не заморачиваются какими-то проблемами и, наверно, поэтому в итоге успешно делают карьеру – становятся директорами, генералами, академиками, президентами.
Некое лукавое оправдание своей неспособности следовать примеру таких удалых ловцов успеха Женя как-то выудил в близких его сердцу словах В. Маяковского:
Уходите мысли восвояси,
обнимись души и моря глубь,
Тот, кто постоянно ясен,
тот, по-мойму, просто глуп.
Глава 7. Еврейский ренессанс
Маца подпольная
Обретение собственной еврейской сущности, кроме всего прочего, у Жени было связано с поначалу робким и боязливым прикосновением к ритуалам иудейской религии.
Первым в его жизни словом, относившимся к традициям древней веры, было – маца и восходило к последним военным годам. Он слышал его от бабушки, которая, пугливо оглядываясь, шепотом его произносила в коридоре у входной двери, когда дед брал из ее рук пару бумажных двадцаток и, накинув на плечи пальто, уходил к соседке Розе Лазаревне. Минут через десять он возвращался с довольной улыбкой и небольшим прямоугольным пакетом, обернутым в наволочку от подушки.
Но и позже, даже в самые звериные юдофобские времена перелома 40–50-х годов, стараниями той же жениной бабушки это необычное изделие появлялось в Песах на их праздничном столе седера. Большие квадратные плитки той мацы были толстыми, твердыми, трудно кусаемыми, но все
