был Вадик Костенко, что меня как нельзя более устроило. С Вадиком я учился в институте, который он, в отличие от меня, все-таки закончил. Какое-то время он работал в клинике моего отца, но на избранном поприще не преуспел и сейчас перебивался случайными заработками.
– До казино не подбросишь, Строганов?
– Садитесь. А ты что, на работу?
Костенко тоже играл в казино, но профессионалом вроде Каблука не был. Выдержки ему не хватало, и частенько он спускал больше, чем выигрывал. Ходили слухи, что умерший дядя оставил ему наследство, но насколько они верны, я затрудняюсь ответить. С голоду, однако, он не умер, даже забросив медицину, которой кормился несколько лет.
– Просто развеяться решил,– отозвался Костенко.– Ты уже, конечно, слышал про Каблука?
– Слышал,– сказал я, трогая машину с места.– Одно только не понял, с чего это вы с Марией начали на Витьку стрелки переводить?
Глянул я при этом не на Вадика, а на Носову. Та еще была девушка. А если выражаться всерьез и невысоким стилем, то более прожженной бабенки мне встречать еще не приходилось. Хитра, как лиса, коварна, как интриганка при дворе короля Людовика Четырнадцатого. Между прочим, мы все трое: я, Витька и Машка учились в одном классе. Никаких особо пылких чувств мы с ней друг к другу не питали, но в ее постели я отметился еще в годы отроческие. И даже лишил ее девственности, чего она мне по сию пору не может простить. Припоминает при каждом удобном случае. В шутку, конечно. Ибо наш с ней школьный роман никак не отразился на ее дальнейшей жизненной карьере. Девочка Маша за десять лет трижды успела выскочить замуж и дважды развестись, а одного мужа похоронила так удачно, что осталась не просто вдовой, а вдовой богатой. Не сочтите эти слова намеком на причастность Машки к его смерти, просто так сложились для нее обстоятельства.
– Я тебя умоляю, граф,– всплеснул руками Вадик.– Ничего мы на Витьку не переводили. Но на этом подсвечнике или канделябре, не знаю, как он там называется, действительно остались чуевские пальцы. Он этой бронзовой штуковиной размахивал как сумасшедший. Да еще и орал, что таких, как Каблук, надо убивать непременно этим самым канделябром. Мы его с Язоном еле удержали.
– Так ударил он Каблукова или нет?
– Ударил,– твердо отозвалась с заднего сиденья Носова.– Или, как утверждает следствие, нанес тяжкие телесные повреждения, приведшие к смертельному исходу.
– Я момент удара не видел,– заюлил Костенко.– Так и следователю сказал. Но Каблук репу чесал, это точно. А врачи говорят, что у него отек мозга. А мы ведь ничего не заметили. Ну спит и спит. А он, оказывается, уже умер.
– Значит, канделябром, говоришь? – обернулся я к Марии.
– Канделябром, дорогой мой Феликс, в лучших традициях русского аристократического загула. Тебе бы такая смерть понравилась.
Носова засмеялась. Смех был трескучий и злой, как у Бабы-яги в тюзовском спектакле. До возраста Бабы-яги девочке Маше
