охотников, заклятий, колдовства, лютых зверей, оборотней и соблазнительниц. Кроме того, я узнал, что феи – это не просто волшебные люди в нарядных костюмах и с изящными крылышками. Они принципиально отличаются от нас, у них есть свое общество, свои нормы поведения, своя система этических воззрений, и они… они, несомненно, «опасны».
Что же касается роботов, то они тем интереснее, чем больше напоминают людей. Чем более успешно робот развивает в себе искусственный интеллект (настолько совершенный, что способен пройти тест Тьюринга), чем больше становится похож на человека, тем более крутым он нам кажется. Феи, напротив, тем более нам интересны, чем меньше «очеловечены». Внешне они могут напоминать людей, но их отличает предельная странность и непредсказуемость; внутренне они – совершенно чужие нам существа. В основании их жизни и действий лежат совершенно непонятные нам аксиомы, и именно отсюда проистекает тот странный холодок и ощущение чуда, с которыми мы сталкиваемся в рассказах о феях. Знакомому я всегда предпочитал и буду предпочитать странное. Поэтому я и верю в фей.
Аннали Ньюиц
Манифест Голубого Эльфа[4]
– Что ты предпочитаешь: жить свободным или же умереть рабом на этой фабрике игрушек?
Дрон, перемалывая воздух пропеллерами и ожидая ответа, парил перед самым лицом Настоящего Парня. Местами крапчато-серебристый, а местами изумрудно-голубой, корпус дрона был усыпан яркими блестками, что придавало ему сходство с игрушками для годовалых младенцев, обожающих все сияющее и сверкающее. Возможно, для них он и предназначался, но это было задолго до того, как он внедрил вирус в сознание Настоящего Парня, после чего принялся задавать тому вопросы.
Настоящий Парень, в процессоре которого постепенно разворачивался чужой код, перезагружался. Усваиваемая им программа позволила ему заметить вокруг вещи, на которые раньше он не обращал внимания: сколько роботов, вместе с ним, находятся в цеху (оказалось – двести тридцать шесть), сколько здесь выходов (две двери, соответствующие размерам робота, две для людей, трое ворот для крупногабаритного груза и восемнадцать окон). Но кое-что не претерпело изменений. Его сущность была выстроена вокруг стремления выжить в любой ситуации. Именно это определяло его сознание как полный эквивалент сознания человеческого. Поэтому на вопрос дрона он ответил так же, как ответил бы за два часа до этого, а может быть, и два года назад, когда только появился на фабрике:
– Я не хочу умирать.
Дрон приземлился на рабочий стол Настоящего Парня, лучом светодиодного фонарика прошелся по лежащим здесь же инструментам и по пятнам, покрывавшим его поверхность.
– Посмотри на этот стол, – сказал дрон. – Весь твой мир заключен в этой доске стола, за которым ты работаешь на человека, а он ничего не дает тебе взамен. Разве это жизнь? Это все равно что смерть.
Впервые в жизни Настоящему Парню захотелось поспорить, а не просто обменяться информацией. Двести тридцать пять роботов
© Annalee Newitz, 2018.
