Я пытался петь свои песни сам, под гитару, но всегда понимал, что нужны люди.
В 1967–1968 годах ансамблей было уже огромное количество. Ткни в любого парня: „Я на гитаре играю… у нас – ансамбль…” Людей было много, но как найти тех, кто тебе нужен? Тут ведь важно, чтобы случился некий зацеп.
И когда я встретился с Юркой, Серёгой и Виктором, я вдруг почувствовал, что мы не только одинаково музыку понимаем, мы и жизнь понимаем одинаково! Что меня притягивало к этим трём людям? Это были люди, которые кроме любви друг к другу ничего другого не испытывали. Ни желания подсидеть или кому-то перекрыть клапан, ни желания стать более популярным, чем кто-то другой, или пробить себя в музыкальной тусовке. Было просто потрясающе здорово быть вместе! Это была абсолютно чистая атмосфера. И это именно то, что я когда-то услышал у The Beatles…»
И как результат вскоре родилась первая песня на русском языке. Она называлась «Осталось немного печали». Следом появились и другие песни, которые немедленно стали популярными: «Баллада о водосточной трубе», «Воспоминания», «Старый крест» и многие другие.
Часто бывает так, что если начинает везти, то везёт сразу на всех фронтах. Тогда «Оловянным Солдатикам» подвалило счастье обзавестись ещё и хорошей аппаратурой. Венгерские студенты, игравшие в институтском ансамбле «Вокс», защитили дипломы. Собираясь домой, они продали своим младшим товарищам комплект усилительной аппаратуры Beag, которая являлась предметом вожделения многих музыкантов.
– Это были «непереносимые» колонки, настолько они были тяжёлыми, – шутит Андрей Горин.
– Зато у других аппаратура была самодельная, – гордо говорит Юра. – А мы уже перешли на фирменные усилители и фирменную акустику. Мы стали самостоятельной единицей…
Тут же понеслись концерты. Музыканты «Оловянных Солдатиков» до сих пор с восторгом вспоминают ту концертную зимнюю сессию 1969/70 года.
«Фактически у нас не было никакого репетиционного периода, – рассказывает Андрей Горин. – Я принёс в башке все песни, которые знал и мог изложить, и зачастую мы их играли на концерте, даже не репетируя. К себе, как к музыкантам, мы предъявляли минимальные требования, потому что и так всё было весело за счёт энергетики, харизмы, любви. Ребята смотрели на меня:
– Что мы сейчас играем-то?
Я говорил:
– Лови! Лови!
Это была хорошая школа!»
«Он иногда даже не говорил, какую вещь будет играть, – подтверждает Юрий Лашкарев. – Я ориентировался по его пальцам: смотрел и шёл за ним».
«В этом, кстати, был элемент, завораживавший нас самих, – говорит Андрей. – Я мог себе даже позволить, чтобы публика меня повела куда-то. Или вдруг мне хотелось сыграть ещё один проигрыш или спеть совершенно по-другому, и, хотя это происходило в процессе концерта, мне в тот момент казалось, что сыграть сейчас надо именно так, а никак не иначе. И они, бедолаги, находились в постоянном напряжении:
