Полное нарушение инструкции, – проговорил Юранд, перевернул еще страниц десять.
«Все-таки это судьба, и я ее избранник. Как это было?.. Надо вспомнить. Все получилось почти случайно… Я читал энциклопедию позвоночных и наткнулся на описание этих самых мышей.
Они проходили в одной главе с птицами, что меня удивило. Единственное, что делает их похожими на птиц, – крылья. Да, крылья.
Но какие же это птицы? Помнится, я долго размышлял об этом, и вдруг до меня дошел потрясающий смысл строки, всего одной строки, на которой в тот момент остановилась моя рука. Эти мыши летают в холодное время суток, когда исчезает солнце. Когда солнце исчезает!» На последней странице было всего четыре строки.
«…и все это к лучшему, несомненно. Через пару недель можно будет идти к директору с докладом о первом успехе эксперимента.
Но что-то моя голова сегодня… Никогда раньше у меня так не болела голова».
На этом записи обрывались.
– Больше ничего нет? – спросил Юранд.
– Нет.
– Точно? Подумай хорошенько.
– Нет… Больше ничего.
– Так, – сказал Юранд. – Ну хорошо… Я пойду к себе.
– Я провожу?
– До двери, а дальше я сам.
Профессор аккуратно сложил в папку листы дневника, завязал тесемки, сунул папку под мышку и поймал руку Шлехтеля.
– Дневник я беру с собой, – предупредил он.
– Понял, – отозвался Мув. И предложил уже в дверях лаборатории. – Может быть, до лифта?
– Ладно, – согласился старик. – Давай до лифта.
«Но что-то моя голова сегодня… Никогда раньше у меня так не болела голова…» Когда пальцы Юранда вновь остановились на этих строчках, прошло часа два с того момента, как он поднялся из седьмого корпуса к себе в кабинет, чтобы спокойно и не торопясь изучить дневник Агесандра. Как будто намеренно тот записывал свои эмоциональные впечатления и пространные рассуждения, не имеющие прямого отношения к делу. Лишь в одном месте сквозь мешанину пустяковых заметок просочился слабый намек на первые результаты эксперимента. Речь шла о пересадке мозжечковой ткани летучих мышей в организм ослепленных подопытных кроликов.
– Что за чушь, – вслух сказал Юранд и с раздражением оттолкнул дневник.
Знакомая тяжесть вошла в его тело, в суставах появился нервный зуд, а в затылке – пульсирующая тупая боль…
– Если Агесандр не вернется в лабораторию, я не смогу довести работу до конца.
Как и прежде, фраза не принесла облегчения. Вместо целебных свойств Юранд уловил в ней свойства приговора. Бессильно отдаваясь тоскливой волне, он со странным злорадством очень медленно повторил фразу и прибавил к ней несколько слов.
– И никто. Никогда. Не сможет, – произнес он, выделяя каждое слово.
Потом он долго молчал в своем кресле. Отчаяние и надежда боролись в нем, не давая покоя. Надежда и тоска. Томительное, злое предчувствие… и все-таки
