нам строки: «Из шатра выходит Пётр. Лик его ужасен. Движения быстры, он прекрасен». В описании отличаются лишь слова об «ужасном лике». Ничего подобного той мужественной красоте, гордому выражению лица, стройной и величавой фигуре, которую увековечили художники, понимавшие, что самодержцев всегда надо рисовать красивыми, в действительности не было. Все говорят об уродливости его гримас, о судорожных подёргиваниях, о дрожащей голове, о сгорбленной спине.
Очень много болезненного надрыва, издевательства над собой и кощунства было в характере Петра. Суровость Петра проявляется не только в моменты вспыльчивости. И в спокойном состоянии его приговоры поражают жестокостью.
Историки, словно сговорившись, приписывают Петру все заслуги развития России: и в культуре, и в кораблестроении, и реформе костюма, хотя это делалось уже при его отце Алексее Михайловиче и об этом есть достаточные сведения.
Поэтому судить о нём как о творце я затрудняюсь, а подражателем он был. Все его реформы привезены им с Запада. Его заслуга, видимо, в том, что проводил он эти реформы решительно и даже жестоко.
Помещики же того времени крепко держались принципа: «Крестьянину не давай обрасти, но стриги его, как овцу, догола».
Дальше этой мудрости не пошёл и всероссийский помещик Пётр Великий, так гордившийся тем, что он не лодырь и расточитель, а подлинный и будто бы рачительный хозяин.
Трудно дать всему этому оценку. Ибо до сих пор идёт спор о русской будущности и русской старине. Её видят и так, и сяк, а спор этот – отголосок давней распри о том, куда должна идти Россия – на Запад или на Восток.
Одни отстаивают идею национального своеобразия, толкуют об исторической ошибке и необходимости историю повернуть, пока не поздно, вспять, вернуться к развилке, когда не той дорогой пошли, и сделать наново правильный выбор и распоследними словами поносят Петра Романова. Другие предостерегают от увлечения славянофильством, в котором, справедливо или нет, указывается определённое сектантство.
Но первые неумолимы. Они никакой правоты Петра не признают. Они имеют свой взгляд.
Мы, русские, взяли на себя непосильную ношу, когда приняли православие вслед за дряхлой и слабой Византией и отгородили себя от европейской цивилизации. Византийская религия нежизнеспособна и совершенно не приспособлена для какого бы то ни было развития. Однако молодая и бодрая Русь сумела переплавить эту мистику, преобразовать в мощнейшее созидание и поставить православие на службу собирания азиатских земель. Православие у русских было совершенно иным, чем у византийцев. Никон же отринул всё самое крепкое, что было в народе, и заменил аскетичное двуперстие дряблой и женственной щепотью. Его реформа не только расколола общество, она загнала в подполье наиболее сильных и энергичных людей и открыла дорогу для трусов и приспособленцев. Она расплодила суеверие, презрение к обычной прозаической жизни, к накоплению и честности. Раскол часто сравнивают с европейской Реформацией,
