неё на всякий случай прячут всех соседей. Но не будем волновать нашего лунного друга! А то ему сейчас снова представятся ночь и луна.
Тибальд беспокойно зашевелился и издал краткий жалующийся скулёж, который издают волк или крупный пёс, когда хотят выгрызть из шерсти насекомое. Все поудобнее разместились на полу и начали есть. Вскоре к ним примкнула проснувшаяся Настасья.
– Ну всё! А теперь тишина! Распределяемся по квартире, слушаем и молчим, а то спугнём его, если полезет! Сигнал тревоги – четыре жёлтые искры в голову гаду! – сказала Любора.
– Почему жёлтые? – спросила Ева.
Вместо Люборы ответил стожар. Его голос звучал серьёзно. Филат обожал говорить так, что сразу невозможно было определить, шутит он или нет.
– Потому что жёлтый – цвет тревоги. Но для тебя сделаем исключение. Если кого-то увидишь – сразу начинай бегать и паниковать!
Ночь тянулась бесконечно. Сначала Ева пыталась прислушиваться, но быстро устала. Её отвлекали посторонние звуки. Тикали часы. Щёлкал зубами в темноте Тибальд. Ева легла на спину и стала разглядывать ползающего по пальцам котошмеля. Изредка он встряхивался, почёсывался – и тогда вспыхивал жёлтым. И всякий раз Ева ощущала пощипывание перетекавшего в неё рыжья. Котошмель резко стартовал с руки, вылетел в окно и вернулся с крупным мотыльком в зубах. Мотылька он съел, а крылья уронил Еве на нос.
Ева смотрела на смутно белеющий потолок, на свой боевой браслет из стальных пластин, скреплённых шнурком, и думала о том, что не хочет, чтобы сегодняшней ночью в квартиру к гарпиям приходил ночной взломщик. Ужасно не хотелось воплей, боевых искр, потоков рыжей магии и прочих эпических зрелищ.
Чтобы отвлечься, она стала вспоминать свою предыдущую, не слишком длинную жизнь. Если бы можно было странствовать по предыдущей жизни и ремонтировать свои неправильные поступки! Зализывать раны. Ведь это же так печально, что ничего изменить нельзя! Если бы можно было что-то улучшить, загладить, распутать клубок!
Внезапно котошмель на руке Евы насторожился. Его уши как локаторы обратились к двери. Ева хотела обратить на это внимание Настасьи, но не успела. Настасья узкой рукой зажала ей рот. Что-то происходило в невидимом лабиринте. Что именно, Ева не знала, но из лабиринта дохнуло смертью. Над полом в воздухе прорезался узкий серый шов. Серое на сером в смазанных ночных тонах. И это серое слабо мерцало.
Едва Филат увидел серый шов, как в нём шевельнулся прежний, в Саратове испытанный ужас. Опалённое когда-то запястье прожгло острой болью. Казалось, боль никуда не уходила, а всегда жила в нём. Лицо сминалось как резиновая игрушка. Непокорные брови смиренно улеглись, пытаясь стать как можно незаметнее. Сам он тоже съёжился, сгорбился.
«Не бойся страха! Страх уничтожает тебя, но это оружие можно обратить и в обратную сторону!» – вспомнил он один из советов мамы.
Но сейчас это правило не работало. Ничего не работало. Глубоко дыша, чтобы страх не сорвал его в панику, стожар бесшумно
