ать мне не хотелось, но докопаться до полицая – было святым. Тем более, взяли они меня на кураже, который до сих пор не выветрился.
– Если бы час назад спал как все нормальные люди в это время дома, то сейчас мог спокойно поссать в свою кроватку. А теперь терпи и жди допроса, – гавкнул всё тот же бульдог из своей будки, которая тоже была огорожена решеткой, но его решетка была вип, ибо имела надпись «дежурная часть».
– Ну, минзурку хоть дай какую-нибудь. Клапан ща лопнет, – продолжал я притворно ныть, просто ради того, чтобы достать бульдога, а еще для того, чтобы скоротать время до приезда отца или его адвокатов.
– Задрал, – сдался мужик и с большим усилием оторвал свой огромный зад от стула. Вышел из своей будки с какой-то черной штуковиной в руке и просунул мне ее между прутьями решетки. – На.
– Это что? Карандашница? Дай хоть кружку. Не влезет же.
– Ты дома в унитаз ссышь, присунув ему? Меткайся.
– А ты дома ссышь в кроватку? Или как там нормальные люди, по-твоему, делают?
Судя по побагровевшему лицу полиция, мой подъёб был засчитан и слишком близко принят к сердцу.
– Обсос пиндосный! – рыкнул он, обдав меня запахом чеснока, и, просунув вторую руку между прутьями, поймал меня за грудки косухи. – Ты за языком следи, пока его тебе не укоротили. Скажи спасибо своему бате: если бы не его подачки нашему начальству, твою жопу давно бы уже продырявили в какой-нибудь тюряге.
– Так и знал, что тебе мой зад приглянулся, – подмигнул ему и игриво щелкнул кончиком пальца по краю густых усов. – Шалун.
– Пидор напомаженный! – полицай с силой дернул меня на решетку к свекольно-красному лицу, готовому вот-вот лопнуть от ярости его разрывающей.
– Ментовской произвол! – завопил я, откровенно над ним насмехаясь.
– Я тебе… – потянулся он к дубинке на поясе.
– Разошлись! Оба! – прозвенел ровный женский голос среди бетона и металла. Будто кто-то просыпал кусочки льда. – Агапов, в будку!
– Пха! – не удержался я. – Слышал? Не только я тебя псом считаю. Место, Агапов!
– Горгона, чтоб её… – буркнул себе под нос Агапов и выпустил меня из своей хватки, не забыв напоследок толкнуть вглубь клетки прямо на спящего бомжа.
– Ради чего меня вызвали? – командирским и весьма раздраженным тоном плевалась госпожа ментовки.
В полумраке коридора был виден только её силуэт.
– Сынка Вяземского взяли, – махнул в мою сторону усатый.
– А Митрохин этим заняться не мог? – стук каблуков по бетонному полу стремительно приближался. Тонкая фигурка в пальто и сапогах на высоком каблуке подошла к окну «дежурки», взяла протянутую Агаповым папку с моим делом и недовольно её пролистала.
Затаился, приготовившись услышать восхищение своим деяниям, но её лицо не выразила ровным счётом ничего. Теперь понятно, почему Агапов назвал её Горгоной. Такая и взглядом в камень может превратить.
Судя по пучку на голове и наглаженной белой блузке в четыре ночи, торчащей из-под ворота пальто, хуй эта дамочка последний раз видела только нарисованным мелом на заборе. А последний мужик в ее жизни был обведен тем же мелом на асфальте.
Сука! Почему не Митрохин сегодня в отделении со своей вечно готовой принять взятку лапой?
– У Митрохина, то ли жена родила, то ли любовница, – пояснил Агапов. – Короче, прячется бухой от обеих.
Стерва в пальто никак не прокомментировала его слова. Даже не посмотрев в мою сторону, крутанулась на каблуках и постучала ими по длинному коридору, бросив через плечо.
– В мой кабинет его.
– Есть, – вяло отозвался бульдог с усами и, кажется, с трудом удержался от того, чтобы показать этой дамочке пару факов. – Слышал, придурок? Готовь жопу.
– Вообще-то, она сказала отвести меня в её кабинет, а не в твой, шалун.
– Заткнись. Руки.
На запястьях сомкнулись «браслеты». Подхватив под локоть, Агапов передал меня какому-то зеленому пацану в кепке, которую тот донашивал за кем-то у кого башка была побольше.
Пройдя по тому же длинному коридору, мы оказались у кабинета следователя Ветровой В. К., в который меня завели и грубо прижали жопой к стулу. Полицай встал рядом, покорно поджав хвост перед стервой в белой блузке. Майор. Ей тридцать-то есть?
Она старше меня – точно. Но на сколько лет?
– Свободен, – бросила она ему, не удостоив и взглядом.
Дверь за пацаном закрылась. В кабинете остались только я и сучка с каменным лицом, на котором было написано жесткое намерение
