по отношению к темнокожему человеку, которого никто не слушает и которому никто намеренно не верит. Поэтому с детства многих темнокожих парней и мужчин настоятельно предупреждают, что любое общение со светлокожими девушками и женщинами, начиная с обычного взгляда и лёгкого заигрывания, может закончиться неблагополучно для неосторожных обладателей «не того цвета» кожи и их семей.
Перенесемся из наших дней в середину XX века. Эмметт Луи Тилл и его мама жили в Чикаго, штат Иллинойс. Летом 1955 года Эмметт гостил у своих родственников в штате Миссисипи. Кэролин Брайант, 21-летняя светлокожая женщина, обвинила Эмметта в непристойных приставаниях, когда он зашёл в магазин, где она работала. Через несколько дней муж Кэролин и его сводный брат похитили Эмметта, зверски его избили, выкололи ему глаз, выстрелили в голову, привязали к его шее колючей проволокой лопасть винта весом в 32 килограмма от хлопкоочистительной машины и сбросили его тело в реку Таллахатчи. Эмметту было 14 лет, и в магазин он заходил, чтобы купить конфеты. Благодаря его матери, настоявшей, чтобы сына хоронили в открытом гробу, весь мир увидел изуродованное тело Эмметта. На его похороны пришло около 50 000 человек, в том числе журналисты и фотографы известных американских СМИ.
Подозреваемые в избиении, пытках и убийстве подростка были сразу задержаны. И в прессе, и в публичных высказываниях высокопоставленных чиновников громко и открыто осуждалось случившееся с Эмметтом Тиллом, звучали и требования справедливости и правосудия. Не прошло и месяца после убийства подростка, как Рой Брайант и Джон Милам были оправданы судом присяжных, состоящим из светлокожих людей, и выпущены на свободу.
Cпустя год после судa, защищённые от повторного привлечения к уголовной ответственности по одному и тому же судебному делу, Брайант и Милам договорились о сделке с журналом Look. Они согласились рассказать журналисту Вильяму Брэдфорду Хьюи, что на самом деле произошло той ночью, в обмен на $4000. Интервью состоялось в одном из офисов адвокатской конторы, обеспечивающей защиту Брайанта и Милама на судебном процессе. Сам журналист не задавал вопросов: их задавали адвокаты, впервые слышавшие подробности убийства. Ни Брайант, ни Милам не считали себя виновными или что они поступили неправильно17.
Джон Милам сказал: «Ну а что ещё мы могли сделать? Он был безнадёжен. Я не садист. До этого случая я ни разу не обидел ни одного негра. Они мне нравятся. Я знаю, как ими нужно управлять. Но тогда я решил, что пора поставить их на место. Пока я жив и в добром здравии, негры будут оставаться там, где мы им укажем. Негры не будут голосовать там, где я живу, ведь если мы им это позволим, то они встанут во главе государства. Дети негров не будут ходить в одну школу с моими детьми. И если негр только намекнёт на интимные отношения со светлокожей женщиной, то его слова будут означать только одно: ему надоело жить, и, вероятнее всего, я его убью. Я и мои родственники воевали за эту страну, и у нас есть права. Я стоял в том сарае и слушал, как негр оскорбляет меня, и именно тогда я принял решение. “Пацан из Чикаго, – сказал я, – я устал от тебя и таких, как ты, приезжающих
Копию статьи, напечатанной журналом
