одного вида белой блямбы, он уже чувствует на зубах мерзкий песок химикатов, а друг-садист тычет эту дрянь ему в рот с видом психиатра из ужастиков «мы вам поможем, мы вас вылечим».
– Ты еще расплачься! – Джа сует Михаилу в руки стакан и поддерживает, пока тот огромными глотками пытается протолкнуть таблетку до желудка.
– Вот когда ты помирал от насморка, – припоминает Михаил прорезавшимся голосом. – Я над тобой так не издевался!
– Так из нас я – мелкий и слабый, мне положено. Ешь давай, алконавт. Сейчас полегчает.
Михаил накидывается на еду, руки дрожат, он почти не жует и с каждым глотком все ближе подбирается к абсолютному счастью. Джа сидит рядом, наблюдает со странной улыбкой. Михаил видел такую у матери.
Только однажды, когда во время разборки сильно избили лучшего друга и Михаил, вернувшись домой перемазанный кровью своей, друга, подонков, против которых дрались, позорно разрыдался, уткнувшись носом в ее колени, подставляя макушку под теплые ладони. Он рассказал ей об уличных бандах, о стычках и последней драке, о том, что они были вправе защищать территорию и Людку с квартала. Мать слушала молча, только гладила по плечам, по голове, иногда прижимала к груди, пока сын не вырвется, чтобы снова измерить шагами комнату. Он позволил обработать себе порезы, и не сопротивлялся проявлениям нежности, но явно – злился и обиженно спрашивал, чего она улыбается. Понял лишь спустя долгие годы, что ей просто хотелось быть нужной уже взрослому, самостоятельному сыну.
– Ожил? – Джа сцепил замком пальцы и шевелит ими, выгибает до противного хруста. Хочет поговорить.
Михаил выцеживает последние капли апельсинового сока, прогоняя остатки бензина из тела. Ему много лучше, даже подшипники в голове разлеглись тяжестью на висках, не катаются туда-сюда. И Михаил вспоминает не только, как вчера упился в дрова, но и зачем.
– Ты что-то нашел? – спрашивает он, подобравшись на постели.
– Нет, – выдыхает Джа. Поднимается с кровати и идет к окну распахнуть шторы, но на деле – просто сдвинуться с места. Ему не усидеть. – Наверное, я упустил что-то. Надо и тебе глянуть, я там нараспечатывал фотографий. Так что, как сможешь…
– Пошли, посмотрим, – Михаил осторожно вытаскивает тело из-под одеяла, борется с первым ознобом, натягивая майку и брошенные Джа штаны. Он был бы счастлив поваляться в кровати еще хотя бы час, но знает: каждая минута пророку – иголка под ногти, даром, что не смертельно.
– Огогошеньки! – Михаил почти вжимается в стену, чтобы добраться до кресла у окна, потому что ходить по разложенным на полу фотографиям вчерашнего собутыльника как-то… неудобно.
Джа подобная этика пофигу. Прошлепав босыми ступнями по листам, он усаживается по-турецки на свою кровать и с высоты разглядывает извращенный бумажный ковер. Джа снова хрустит пальцами и постоянно облизывает губы.
– Гляди, вот эту, эту и эту татуировки сразу отметаем, – Джа тычет в увеличенные фото. –
