давить на нас будут не только чужие люди, но и Кортни с Беном.
Я дошел до середины парковки, а потом развернулся, и вот она, ограда, сетчатое марево в лучах прожекторов. До тех пор я видел ее снаружи лишь однажды, когда приехал из Европы, но в тот день мне хватило других впечатлений – толпы людей, битком набитая стоянка, лотки с хот-догами, продавцы воздушных шариков – и ограду я, считай, не заметил.
Теперь же я разглядел эту конструкцию во всей ее нелепости, во всей ее чужеродности, разглядел хорошенько и вспомнил, как все было, когда здесь не было ограды, и на меня обрушилось одиночество заблудшего человека, у которого нет больше дома – не только фермы, но и Мастодонии, потому что я знал, что Мастодонии не станет, это лишь вопрос времени, и не вырастет на холме каменный дом со многими дымоходами, чью планировку мы с Райлой обсуждали из ночи в ночь.
Райла, думал я, пусть ты вконец обнаглела, пусть ты хочешь разбогатеть, но совсем недавно тебе пришлось выбирать между Мастодонией и двумя миллионами баксов в год – и ты не задумываясь выбрала Мастодонию.
Выходит, вся эта сучья поза – сплошной обман, говорил я воображаемой Райле, но в критический момент ты сбросила эту маску и сделала тот же выбор, что сделала бы девчонка, в которую я влюбился на раскопках, девчонка с физиономией, опаленной безжалостным солнцем, вечно чумазая, потому что натирала зудящий, обгорелый, облезший нос пальцами, перемазанными в ближневосточной земле.
Миоцен, думал я, почему же мы не открыли дорогу в миоцен, почему я не попросил Чешира открыть эту дорогу пару дней назад, чтобы она ждала своего часа? Будь у нас дорога в миоцен, мы сохранили бы Мастодонию – с Чеширом или без, а теперь он больше не улыбается мне с дерева, теперь ему известно, кто он и кем станет, и от него не осталось ничего, кроме воспоминаний.
Прощай, старый друг, подумал я, доброй тебе удачи, и не выразить словами, как мне тебя не хватает… И в тот же миг мне показалось, что мы снова вместе, слились воедино, как сливались уже не раз, когда он показывал мне то, что видел, и учил меня тому, что знал.
Учил тому, что знал?..
Учил вещам, о которых не говорил ни слова, даже если я не до конца понимал их и не способен был осмыслить то, что он мне показывал.
Например, уравнения, с помощью которых он открывал дороги во времени.
Я задумался, и уравнения всплыли в памяти – в том же виде, в котором их показывал Чешир, – и, глядя на них его глазами, я понял, что они безупречны, и сообразил, как ими пользоваться.
Миоцен отстоит от нас на двадцать пять миллионов лет, подумал я, подставил в безупречные уравнения нужные переменные, сделал необходимые подсчеты и, похоже, сумел открыть дорогу в миоцен.
Тут я понял, что больше не смотрю на мир глазами Чешира, а уравнения… уравнения… что же они значили?.. Но уравнения сгинули, утратили форму, я позабыл, как ими пользоваться, хотя, наверное, и не знал никогда. Я снова был один, скудоумный человечишка, который осмелился вообразить, что открыл дорогу во времени – машинально, с помощью знаний, переданных
