тором прекрасно выразил всю сущность Тайцзи. Вероятно, это было последнее, что он написал перед изнурительной поездкой с лекциями по Европе, которая оторвала его от этого стола – и от его нового способа спонтанного, веселого писательства.
Алан хотел, чтобы книга про Дао написала себя сама. Как ученый, он знал, что обнаружит новые темы и вариации, в которых соединяются Восток и Запад. Но как человек Дао он понимал, что должен перестать контролировать ее своим умом. Ведь книга ясно говорит: «Дао, которое можно описать, это не Дао вовсе»[1].
Алан долгие годы работал над своими книгами, пытаясь описать то, что по природе своей неописуемо, и в конце концов он все-таки сдался – теперь писал не он, книга писала себя сама. Он обратился ко мне за поддержкой. Алан очень хотел ощутить гармонию тела и ума с течением Дао в занятиях Тайцзи[2]! И он наслаждался своей новообретенной энергией. Первые пять глав он писал так воодушевленно, словно совершил великое открытие и он весь сиял, озаренный своим творчеством! Все мы наблюдали за тем, как Алан пишет, и даже не сомневались, что это будет его лучшая книга и, конечно, самая живая и полезная. Мы никак не могли дождаться, когда он ее наконец закончит!
С самого начала для меня было большой честью и радостью помогать Алану. Больше всего ему нравилось, когда я читал оригинальные китайские тексты. Мы оба с волнением разбирались в трудных местах, где можно было наткнуться на двусмысленность или истолковать фразу разными способами. Мы смотрели на все существующие переводы, спорили, пытались понять их и отбрасывали в сторону, а затем брались за перевод сами, потому что очень хотели создать тот вариант, который нам бы понравился.
Благодаря Алану я перестал стесняться того, что не могу свободно говорить по-английски. Он часто повторял, что мой ломаный китайско-английский намного точнее передает китайскую философию и мне не нужно так стараться, чтобы его улучшить. Как команда преподавателей мы дополняли друг друга. Вдвоем мы были идеальным союзом, который помогал людям пережить то, что, по их мнению, они и так знают: перенести их из собственной головы в тело, а затем обратно – в сущность тела-разума. И наконец, Алан попросил меня проиллюстрировать книгу моими каллиграфическими иероглифами. Мы согласились, что плавные рукописные мазки «травяное письмо»[3] очень живописно показывают путь воды Дао.
После того, как мы закончили главу «Дэ – добродетель», я заметил особый блеск в глазах Алана, он сказал: «Вот, наконец, мои читатели, как и я, будут довольны, когда прочитают эту часть, в которую я вложил все свои знания. Дальше в книге будут только веселье и сюрпризы!» Алан надеялся, что сможет донести Дао до читателей так, как он практиковал и проживал его каждый день. В жизни Алана открылись новые возможности. Он был точно ребенок, готовый и способный придерживаться нового курса, следовать за неизбежными изменениями энергии.
Это был наш последний совместный семинар в Эсалене, когда под конец полуденного занятия на нас всех снизошел дух – и мы смеялись, танцевали, катались по травянистым склонам, а потом мы с Аланом шли к своему жилищу, воодушевленные, обнимая друг друга и похлопывая по спине. Алан повернулся ко мне и начал говорить, – думаю, он собирался впечатлить своим красноречивым рассказом о том, какую успешную работу мы проделали на этой неделе. И я вдруг заметил в его выражении лица нечто новое, прорыв: от него исходило сияние, все вокруг искрилось! И Алан совсем иначе открыл мне свои чувства: «Да… Ха… Хо… Ха! Хо… Ла-ча-ом-ха… Дэг-дэг тэ-тэ… Та-дэ-дэ-та-тэ-та… Ха-тэ-тэ-ха-хом… Тэ-тэ-тэ…» Мы проговорили и протанцевали всю дорогу на вершину холма. Прохожие понимали, что мы говорим. А Алан знал, что никогда ранее он – даже в своих книгах – не выражался лучше, чем в тот момент.
На собрании, посвященном памяти Алана Уотса, в Дворце изящных искусств в Сан-Франциско кто-то из публики спросил у Джано Уотс: «Расскажите, каково это было – жить с Аланом?» Она ответила: «С ним не соскучишься! Он весь излучал радость и не было ни дня без сюрпризов. И самый большой сюрприз из всех был шестнадцатого ноября прошлого года». Тем последним вечером своей жизни Алан Уотс играл с воздушными шарами. Он говорил, что их невесомость и это ощущение полета похожи на его «душу, покидающую тело». Той же ночью его душа отправилась в новое путешествие верхом на ветре, заливаясь радостным смехом.
Он оставил нас, живых, страшно тоскующих по его живости, полной человеческой бодрости. Но еще он оставил пустые страницы, вероятно, для нескольких глав о «радости и сюрпризах» в книге о Дао, которую он начал писать. Для многих, с кем он обсуждал свою работу или с кем встречался во время летних занятий по даосизму, пока писал эту книгу, «Путь воды», очевидно, что в последних двух главах из предполагаемых семи Алан хотел показать, как древняя, вечная китайская мудрость может стать лекарством от болезней Запада. А теперь, как бы парадоксально это ни звучало, но ее нельзя считать лекарством или «таблеткой», принимаемой умом, – нужно впустить ее в наше естество, чтобы она преобразила отдельные жизни людей, а уже через
Здесь имеется в виду первая строка центрального памятника даосизма: Дао Дэцзина (道德經) в классической разбивке на 81 чжан (章) (параграф\главу): 道可道非常道 – переводится она по-разному: «Дао, которое может быть названо, не есть истинное Дао»; «Если Дао могут высказать, Дао не является незыблемым» и т. п. У самого слова «Дао» существует огромное количество значений: дорога, путь, способ, средство, закон, принцип, истина, учение, мнение, основание, проводить, проходить, говорить, выражать и другие. Многие из этих значений обыгрываются в трактате, и в первой фразе сам иероглиф 道 является разной частью речи, в зависимости от позиции в предложении: существительное и глагол, а потому перевод на любой другой язык здесь затруднен, и в оригинале по-английски автор предисловия весьма интересно подходит к переводу «The Tao that can be Tao-ed is not the Tao», т. е. пытается придать существительному «Tao» глагольное значение, сохранив «корень» существительного. В любом случае сама первая фраза ставит проблему «номинации», «называния» Дао как трансцендентной истины – как только она облекается в слова, отсекается множество ее составляющих, а потому истинное Дао нельзя полностью передать словами. Также в отношении названий стоит отметить, что китайские труды и термины в транскрипции принято обычно записывать курсивом, без кавычек. Т. е. Чжуан-цзы будет обозначать труд, а Чжуан-цзы – философа Чжуан Чжоу, который имел титул цзы и написал труд Чжуан-цзы – (
Здесь, конечно, имеется в виду не просто Тайцзи (太極 «Великий предел») – то, что иногда ошибочно называют символом «Инь-Ян» – а именно Тайцзицюань 太極拳 (
Цаошу 草書 – общее название нескольких скорописных стилей китайского письма. Вообще в данном случае иероглиф 草 обозначает скорее «быстрый», «небрежный», «неаккуратный», указывая на скоропись, но т. к. у него есть и значение «трава», то чаще его переводят более поэтично «травяное письмо» – (
