костюмер театра, возражала всеми артрозными суставами: как на ногах, так и на руках. Она громко, невзирая на пикантные обстоятельства, чертыхалась, вспоминала прежние времена молитвами и народным фольклором – нынешнее правление богемы. Она дрожала, как Кощей над златом, над каждой пуговичкой и блесткой. Оттого ее трезвое недовольство было и видимо, и слышимо со всех сторон, хоть саму ее и не было видно. Будучи женщиной маленькой и темпераментной, она, как Шапокляк из истории про Чебурашку, зудела над ушами тех, кто поленился переодеться «в чистое» и действовал ей тем самым на нервы. А следовательно, и всем остальным.
Надо отдать должное ее напористости. Публика постепенно возвращалась в реальную жизнь: и количеством выпитого, и внешним видом.
Как ни крути, но в театрах главный не тот, кто директор, а тот, кто главный!
Кто вкладывает в процесс не только душу и деньги, а еще свой труд. И зачастую ненормированный.
Надо сказать на полном серьезе, что Зинаиду Павловну побаивались даже сам Вельмонт и неугомонный главреж Житько.
Точно?
Точно.
К ней приезжали советоваться из других театров, казачьих хоров и танцевальных коллективов. Ей не было равных в вопросе истории народного костюма и театрального платья вообще. Старые книги по истории костюма, как в библиотеке, стояли на полках в ее мастерской. И дотрагиваться до них могли лишь приближенные к ее душе люди. А таких практически не было. Даже сыну она запрещала это делать.
Фанатик своего дела.
Словом, ее уважали за это и слушались.
Вельмонт разрешил.
Зинаида Павловна запретила.
И все переоделись.
Так кто директор?
Театр…
– Голубушка моя, матушка, вы бы сняли платье. Уж вам-то негоже щеголять средь пьяниц в театральном. Сами не заметите, как заляпаете, – по-матерински прильнув к самому уху Элеоноры, чтобы никто не услышал, шептала Зинаида Павловна.
На матушку, конечно, Элеонора не тянула. Ни по возрасту, ни по виду. Просто между ними так сложилось изначально. Всегда на «Вы» и нарочито уважительно. Со стороны казалось, что им обеим нравится эта игра в отношениях. Зинаида Павловна скучала по старым традициям и «другим», несовременным людям. А Элеонора всегда скучала по театру – как в отношениях серьезных, так и по мелочам.
– Милая Зинаида Павловна. Прошу прощения. Я сию же минуту переоденусь, дабы труд ваших золотых пальчиков не был омрачен моей бестактностью и неуважением к нему.
Они обе приятно улыбнулись друг другу, и, не успев прийти, Элеонора вновь покинула сей бал страстей, оставив Вельмонта на съедение беснующегося авторско-актерского коллектива.
О, какого коллектива!
Поэзия и вся проза отдыхали, вкушая всю глубину и самобытность сей богемы.
Запланированный классический фуршет стоя быстро перерос в сидячую
