орехи могут быть толковыми?» – подумал Лантаров, впервые вытягивая конечность за пределы койки. Он вовсе оторопел, когда подставил свою маленькую худую ладонь под узловатую, мужицкую, всю в волосяной поросли, руку незнакомца.
Орехи действительно были сытными. Правда, и они показались почти безвкусными. Но все-таки это была пища богов в сравнении с несъедобной кашей.
– Тебя как зовут? – просипел сосед.
– Кирилл…
– А меня Шурой. Будем общаться, а то иначе тут закиснуть можно.
На том беседа и кончилась. Больше всего Кирилла удивляла непрестанная деятельность этого непохожего на других пациента: он все время что-то теребил руками, что-то читал, обдумывал или записывал в небольшой блокнот. Как будто страдал от избытка энергии. Лантаров с досадой подумал, что сам он, наоборот, умирает от бессилия. Руку поднять и дотянуться до головы – уже непосильный труд.
Голова его по-прежнему пребывала в наркотическом дурмане – она гудела, как котел, который ударили чем-то увесистым. Но синяки и припухлости постепенно сползали с его лица, бледного и болезненного. Если бы кто-то поднес к его глазам зеркальце, он бы в порыве ужаса отшатнулся бы, потому что это осунувшееся, помятое, горемычное лицо принадлежало другому человеку. Но главное – он по-прежнему ничего не помнил. Смотрел в окошко своего возвращенного сознания и с изумлением обнаруживал его запотевшим, матовым – разглядеть прошлое оказывалось немыслимо. Нет, он точно знал, что он, Кирилл Лантаров, где-то он живет и непременно чем-то занимается. Но куда пропали детали? Удручающая беспомощность навалилась на него сковывающим оцепенением, казалось, навсегда растоптала смятенную память. На весь мир он стал смотреть остывшими и безучастными глазами, даже тогда, когда дебелые медсестры, соблюдая осторожность, настойчиво поворачивали его тело набок, дабы уберечь от пролежней.
Его не слишком поразил тот факт, что все тут в палате знают довольно много друг о друге, а о его судьбе – даже больше, чем он сам. И через некоторое время Лантаров с несвязных, расплывчатых осколков чужих фраз мог восстановить произошедшее с ним на ковельском шоссе. Он долго и основательно жевал мякиш этих слов, пока не увидел воображаемое кино из нескольких кувырков автомобиля в кювете, скользящего под острым углом, столкновения с тридцатиметровой сосной и затем сильного удара по касательной во второе дерево. Там, с расплющенным носом, обезображенная и немыслимо изуродованная, как жестяная банка, машина замерла с задранным к небу капотом. Но это не была картинка его памяти, в сознании Лантарова занозой застрял лишь чей-то сочувственный набросок.
В таком плену меняющихся состояний Кирилл постиг, что все обитатели палаты – случайно выжившие счастливчики. Недвижимый тучный мужчина у самого окна был единственным оставшимся в живых после лобового столкновения двух автомобилей; он теперь лежал, как в гинекологическом кресле, с растянутыми вширь ногами. Другой персонаж, расположившийся у противоположной
