меня в покое. Я хочу спать.
Словно дух покинул ее, изгнанный мной. Она свернулась калачиком рядом с собаками и закрыла глаза. Камень поблескивал в ее руке.
Я смотрела, как она засыпает. Я ранила ее, я подначивала ее. Я не знала почему. Но знала, что поступлю так снова, и ничего не могла с этим сделать. Это все мать – она виновата.
Ты моя умная ведьмочка, Дилли.
А что она говорила мне?
Будь сильной, Иви. Присматривай за сестрой, Иви.
– Она напоминает мне мою маленькую Элис, – сказал Кроак, глядя, как голова Дилл поднимается и опускается на боку у Ягодки. – Мою внучку.
Я видела Элис лишь однажды. Вихрь улыбок и локонов.
– Я потерял ее, – тихо сказал он. – В этой войне…
– Я не знала.
Мой голос словно перестал мне принадлежать. Словно это сказала другая Иви, которая стояла одна в углу пыльной кухни.
Он прикусил губу, глядя на огонь.
– Твоя мать…
Я снова ощутила ледяной ком в животе.
– Моя мать – что? Скажи, Джим Кроак. Ты давно уже хочешь это сказать.
Его взгляд стал жестче, огонь плясал в старческих глазах.
– Ну что ж… Твоя мать показала Элис и другим кое-что… что знала… И то, чему они научились… навлекло беду… Должно быть…
Кроак ухватился за эту мысль, как слепой нищий – за свою палку.
Мне хотелось закричать. Мне хотелось перевернуть его стол, сломать стул. Раскидать очаг. Так я была зла. Из-за матери. На сестру. Теперь еще на глупые слова заикающегося старика.
– Правильно ли, – я глотала слезы, – что женщина… которая научила девочек тому, что цветы бузины сбивают жар… которая…
Я вспомнила, как мать кричала, чтобы мы убегали.
Запах крови в носу, стыд, душивший меня, когда мы бежали.
– …Которая показала, как луговой мятлик может вывести гельминтов у вашей коровы…
Их смех, когда они обступили ее, как псы, будто она и была той самой коровой, больной и отбившейся от стада.
– И только из-за этого… правильно ли… что ее жизнь, жизнь твоей Элис, жизни других должны быть вот так отняты?
Я говорила шепотом, потому что если бы закричала, то разрыдалась бы.
– Что же, правильно?
Огонь шипел, и ливень обрушивался на дом.
– Нет. – Кроак смотрел, как меня трясет. – Но это не вернет мне мою Элис.
Его здоровый глаз лихорадочно моргал, пока мы сидели и ковырялись в воспоминаниях, как сороки в падали.
Если бы только мать не учила других тому, что знает. Тогда они, возможно, не пришли бы за ней. Если бы только мы бежали при первом упоминании об охотниках. Если бы только она меня послушала. Если бы я послушала ее. Если бы. Если. Если.
– Что ты собираешься делать?
Сколько же на его старческом лице морщин, расчерченных солнцем и дождем. А еще шрам. Интересно, что
