месяца пребывания Оксана не слышала ни про один боевой выход, и Дрогин попадался на глаза ежедневно.
Вообще, складывалось впечатление, что вокруг все только и думают о личной жизни – как будто нет войны… «Что ты хочешь? Каждый из них завтра может умереть, не осуждай», – как‑то сказал ей Якурин, угадав мысли. А потом по‑отечески посоветовал не строить из себя недотрогу.
Что ж, наверное, в этом был какой‑то смысл. Это их дело, не её. Настойчивые попытки Дрогина «подкатить» действительно расстраивали. Если в первые моменты, когда Вадим поджидал её после «уроков» или тренировок, она терпеливо и открыто говорила, что ей не интересно общение либо сближение, стараясь не обидеть своим отказом, то в последнее время Оксана делала всё возможное, чтобы попросту избегать встреч. Напряжение нарастало, симпатия Дрогина усиливалась и, не подпитываемая ответными чувствами, обрастала нетерпением. Пару раз даже доходило до конфликта.
Однажды Оксана принимала душ после спаррингов. Душевые на базе разделялись на женские и мужские условно, но, как правило, разделение соблюдалось. Изредка, правда, после массовых соревнований или общих мероприятий, в «мужском» душе не хватало мест, и тогда мылись все вместе, но соблюдали гендерный нейтралитет – никто ни на кого не глазел, не отпускал шуточек. И тут рядом с ней в практически пустой душевой оказался невозмутимый Вадим – естественно, в чём мать родила.
Оксана смутилась и тут же разозлилась из‑за этого – как на себя, так и на командира, который включил воду, и, натирая своё крепкое тело мочалкой, завёл беседу из серии «о погоде».
На него бросали заинтересованные взгляды редкие женщины, оказавшиеся в душевой, а Оксана повернулась к стене, облокотившись на неё вытянутыми руками, надеясь, что это скроет хотя бы её грудь от взгляда настойчивого ухажёра. Краем глаза она видела фигуру Вадима и не могла её не оценить: рельефный, как стиральная доска, пресс, упругие бёдра и… Она ругала себя, но взгляд стремился туда, куда не нужно.
– А ты как думаешь? – спросил о чём‑то Дрогин.
Оксана выключила воду, медленно повернулась к нему, вытерла лицо ладонью и сказала подчёркнуто холодно:
– Не знаю, я из‑за шума воды не слышала, что ты говорил.
Она собралась уходить, когда Вадим схватил её за руку и дёрнул ближе к себе, а затем прислонил к прохладной мокрой стене.
– Ты думаешь, что самая несчастная? – громко зашептал Дрогин. Тёплые струи воды лились ему на голову, попадали на лицо Оксане. – Я, к твоему сведению, тоже всех своих похоронил, – и жену, и сына, и родителей. И никто из людей, которые тебя окружают, не виноват в наших потерях.
Вадим был искренне зол, его взгляд сверлил, казалось, самую душу – столько в нём было энергии негодования. Она почувствовала, как давно забытое ощущение заворочалось внутри и готово проснуться, как медведь, унюхавший весну. Это напугало.
– И что? – вспыхнула Оксана
