всю кровь выкачали из него одного?
Он растерялся. Шелест крыльев в голове становился все более настойчивым. По дороге сюда ему казалось, будто все статуи жадно наблюдают за ним живыми и подвижными глазами, а вот все присутствующие люди старательно отводили от него взгляд. Все было так, как будто он идет на плаху, а не к торжественно украшенному алтарю.
Где-то на хорах замолкли звуки гимна страшного суда.
– И бог выдвинет сына своего против дьявола…
Фердинанд кивнул главе ордена, произнесшему эти слова со ступеней алтарного возвышения. Кажется нужно было сказать «аминь», но он забыл… забыл, что нужно делать и говорить. Он шел, как на казнь, а в тайной молельной, предназначенной для собраний ордена, все было так ужасающе тихо. И все же казалось, что эти лишь показательная тишина. За арками окон, выходящих в ночь, будто уже ощущалось дыхание летящего там дракона.
Пусть все сгорит! Только дракон, описанный в пророчествах, так и не появлялся. Здесь присутствовал лишь зловещий драконоподобный змей из камня, готовый дохнуть огнем на крест над алтарем. По барельефу нельзя было сказать, кто сильнее: крест или дракон. Они как будто боролись, и их борьба была вечной, запечатленной в камне, как эмблема их ордена. Еще на барельефе проступала рука, держащая кинжал и часы.
Длань бога или орден зари. Их называли и так и так, а братьев ордена прозвали верные богу. Раньше ему нравилось, как это звучит. Раньше… сейчас что-то стало другим, как будто крылатая тень легла на алтарь, и в молельне вдруг сделалось жутко.
Фердинанд преклонил колени перед алтарем. Чаша с кровью уже перешла по кругу к главе ордена, старцу Донателло. Именно он должен был сделать самый глубокий надрез и наполнить до краев остаток чаши. Таким образом он передавал свою силу и древнюю мудрость. Вместе с кровью. Как сделал бог на причастие. Это причастие, как и самое первое в мире, не было символичным вином. Оно было кровавым. Так завещал сам бог. Фердинанд был не в праве этому возражать. К своему удивлению он не ощутил отвращение при мысли о вкусе крови и о том, что ему придется осушить весь бокал. Только ощущение неизбежности.
И это чаша не будет горька, как чаша бога. Он поднял глаза на Донателло с удивившей его самого смелостью. Старец в дорогой ризе и с драгоценным перстнем на руке почему-то вовсе не показался ему святым. Он был строг. И в нем дремала такая жуткая ненависть к дьяволу, что последнего стоило бы пожалеть.
Откуда такие мысли? Фердинанд снова удивился сам себе.
– Каждый год мы ждем появления звезды, которая укажет на близость исполнения пророчества, – суровый голос Донателло разрезал тишину. – Каждый год мы живем в трепете перед его появлением. Но когда дело будет сделано, наш орден снова ждут несколько спокойных столетий.
Кинжал, обагренный его кровью, царапнул о бокал. Донателло подставил свое сухое запястье,
