страшный сосуд, в котором находилась голова короля Владислава! Мертвецки бледное лицо христианского владыки не выражало ни страха, ни боли. Похоже, молодой король принял смерть, так и не осознав, что дело его погибло, а сам он пал жертвой собственного безрассудства.
– Вот он, ваш король! – прокричал толмач. – Он был храбрым воином, но при этом оказался бесчестным негодяем, нарушив слово, данное на Библии. Посмотрите, какая судьба уготована тем, кто восстает против нашего повелителя! Склонитесь перед его волей или вас ждет столь же бесславный конец!
Слуга с подносом скрылся в шатре, а султан молча взглянул на меня. Толмач снова заговорил со мной:
– Ну, неверный. Что скажешь теперь?
Я расправил плечи и старался отвечать как можно спокойнее, хотя дрожь и пробирала все мое тело.
– Ты мудр и велик, государь, – набрав воздуха для смелости, обратился я к Мураду. – И, вероятно, сможешь рассудить меня сам. Знай, что я не просто присягал Владиславу на верность, но и обязался охранять его жизнь. Со смертью короля я потерял не только своего сюзерена, но и свою честь, а значит, и моя жизнь отныне не стоит ничего. Я безропотно склоняюсь перед твоей волей.
Больше я не произнес ни слова и стал молча дожидаться своей участи. Султан сопел и елозил на троне, видимо, решение о моей казни давалось ему нелегко. Однако колебался он недолго и, проведя рукой по густой бороде, отдал короткий, режущий ухо приказ.
Палач с острым, изогнутым клинком двинулся ко мне, в то время как двое его помощников крепко схватили меня за плечи и с силой пригнули к земле. Перед собой я теперь видел лишь край султанского ковра, на котором толпилась османская знать.
«Вот и все, – пронеслось в голове. – Смерть настигла меня вдали от дома. Вдали от всех, кого я любил. Стоило ли бежать так далеко, чтобы окончить свою жизнь в безымянной могиле?»
Не буду скрывать, душа моя в тот момент отказывалась примириться с судьбой и всеми силами пыталась восстать против нее. Я хотел жить, хотел встречать рассвет и вдыхать свежий утренний воздух, хотел мчаться навстречу новому и неизведанному, хотел смеяться и горевать, любить и ненавидеть, но впереди меня ожидал лишь мрак и леденящее спокойствие безмятежной пустоты… Воистину, только глупцы могут считать смерть отдохновением от мирской суеты, тот же, кто однажды заглянул ей в глаза, благодарит каждый миг, отведенный ему на этом свете.
Когда палач уже вскинул клинок, чтобы перерубить мою шею, кто-то из османских вельмож быстро подошел к султану, упал на колени и стал о чем-то горячо просить. Мурад тут же остановил казнь, и через несколько секунд я почувствовал, как сильные руки поднимают меня с земли.
– Падишах прощает тебя, неверный! – объявил знакомый голос, однако из-за перенесенных страданий и ран я никак не мог сообразить, где мне доводилось слышать его прежде. – Поклонись ему в ноги за оказанную милость.
Повинуясь приказу, я попытался сделать несколько шагов,
