оконных рамах, но нагретый за день воздух оставался спертым. Потом в темноте пошел дождь. Вейл слушал, как струйки воды проникают через тысячи трещин и заливают земляной пол. Эрозия, думал он, не щадит ни железо, ни камень.
Голос – вернее, еще даже не голос, а скорее предвещавший его раскатистый гром – раздался в голове без предупреждения уже глубоко за полночь.
Вейла в самом буквальном смысле парализовало. Казалось, его придавило чудовищной тяжестью, и эта тяжесть имела электрическую природу: пульсируя, она влилась в тело и, искрясь, вышла через кончики пальцев. Наверное, его ударило молнией. Он решил, что умирает.
А потом раздался голос, и он произносил не слова, а сразу смыслы; соответствующие слова, когда Вейл пытался подыскать их, казались бледной тенью. «Он знает мое имя, – подумал Вейл. – Даже нет, не имя, а мое тайное представление о самом себе».
Электрическая пульсация заставила его открыть глаза. Со страхом подчинившись, Вейл увидел стоявшего над ним бога. Древний, с похожим на исполинского жука телом, сотканным из призрачного зеленоватого сияния, сквозь которое свободно падали струи дождя, бог был чудовищен. От него исходило зловоние, смутно напоминавшее запах разбавителя для краски и креозота.
Разве мог Вейл облечь в слова все, что узнал в ту ночь? Это было невыразимо, непередаваемо; он едва ли дерзнул бы осквернить открытое ему человеческим языком.
Впрочем, если бы его заставили, он сказал бы так:
Я узнал, что у моей жизни есть смысл.
Я узнал, что у меня есть божественное предназначение.
Я узнал, что я избранный.
Я узнал, что богов несколько и что им известно мое имя.
Я узнал, что под нашим миром существует еще один.
Я узнал, что у меня есть друзья среди облеченных могуществом.
Я узнал, что должен быть терпелив.
Я узнал, что буду вознагражден за терпение.
А еще я узнал самое важное: что мне вовсе не обязательно умирать.
– У вас есть служанка, – произнес Вейл. – Негритянка.
Миссис Сандерс-Мосс сидела очень прямо, глядя на него широко распахнутыми глазами, как перепуганная школьница, которую вызвал к доске строгий учитель.
– Да, Оливия… Ее зовут Оливия.
Вейл не отдавал себе отчета в том, что говорит. Он целиком и полностью предоставил себя в распоряжение иной, высшей силы. Перистальтика сделавшихся вдруг резиновыми губ и языка казалась чем-то чуждым и отвратительным, как будто в рот к нему заполз слизняк.
– Она давно у вас работает, эта Оливия.
– Да, очень давно.
– Она работала у вас, когда родилась ваша дочь.
– Да.
– И она ухаживала за девочкой.
– Да.
– Плакала, когда девочка умерла.
– Мы
