а на шее болталась верёвка с прищепками.
– Не обнимаю – руки мыльные, – засмеялась Лиза, стряхивая с пальцев пену. В воздух полетели мелкие цветные пузырьки, закачались, оседая на листьях сирени, и полопались с хрустальным звоном, с запахом сладким и золотым, от которого у Егора закружилась голова и куда-то схлынули все силы.
– Мне немного закончить. Горничная осталась с бабушкой, ко мне приедет только на неделе… Приходится самой, – кивая за дом, где ветер раскачивал пёстрые лоскуты полотенец и шифоновых шарфов, объяснила Лиза. – Ты заходи, заходи. Я сейчас тоже, только умоюсь. И будем пить чай.
Не чуя ног, Егор прошёл в сени. Непослушными пальцами наладил граммофон и с удивлением узнал «Метель», игравшую в гимназической зале, когда вручали аттестаты выпускникам. Страшно подумать: ещё полгода – и это предстоит ему самому. Да, выпускной класс Сжимкой не проведёшь, придётся заниматься… Но будущая зима, унылая, снежная и слепая, меркла перед сегодняшним днём, перед пышным летом, полным солнца, зелени, птичьего щебета, запаха васильков…
…Это были месяцы купания, катания в лодке, беготни наперегонки с собаками – ветер ловко надувал её летящие шарфы и кофточки, развевал светлые волосы. Несмотря на то, что Лиза приезжала только по будням, они успевали заглянуть на сенокос, побывать на заливных лугах, где сладко цвёл иван-чай, насобирать в лесу ягод, позднее – грибов, а потом, на горячем исходе дня, ворваться в хлебную лавку, взять каравай, золотисто-коричневый, хрустящий, похожий на закатное солнце, и съесть его, запивая молоком, на чердаке, среди брошенных голубиных гнёзд, стропил и косо падающих вечерних лучей. Бывало, Лиза приходила к Ежовым, и втроём с матерью они подолгу засиживались на террасе за вечерним кофе, который Егор ненавидел, но пил, чтобы не выглядеть ребячливо, за твистом или мушкой, за разговорами, воспоминаниями, даже гаданиями – он с трепетом заглядывал в глубокую чашку, всматриваясь в застывшие на воде извивы воска…
Засыпая, очарованный, тревожный, Егор изо дня в день твердил: завтра. Непременно завтра.
В те дни, когда Лиза оставалась в городе, он, млея, садился за учебники. Узнав, что она собирается на Высшие женские курсы и, следовательно, остаётся в дома, а не едет ни на воды, ни в заграничный пансион, Ежов с отчаянной решимостью нырнул в учёбу, чтобы обязательно поступить в столицу, а не отправляться по протекции отца в Бонн сразу после выпускного класса. Теперь он находил в гимназических учебниках даже некоторую прелесть – особенно его волновали тригонометрия и механика, такие безупречно-ясные, по неведомому, нерегулируемому щелчку раскладывавшиеся по полочкам, открывавшие чёткий, светлый, полностью укомплектованный и бесконечно упорядоченный путь в мир высших изобретений.
…А солнце всё катилось по горячему небосводу, золотя Лизину кожу, травы наливались соком, «завтра» откладывалось вновь и вновь… А потом, как обрыв, пришла ледяная осень, кони, фыркая, встали, и в пропасть из-под копыт с перезвоном драгоценных камней полетели комья грязи и куски холодной,
