после меня будь что будет.
– Да, и правит нами Людвик Венгерский, а скорее баба, его старая мать.
– Старая? Да ей уже в монастырь пора и молитвы читать… не править!
– Ба! Если бы ты видел, как она свежо выглядит, а сколько любовников около этого трупа вертится! – говорил Дерслав. – Только песни, танцы, пиры и смех…
– Вокруг неё всегда так бывало, – прервал Оконь, – только бы уже должно перестать. Время…
– Она нами правит, – продолжал дальше Дерслав, – подумайте, каково нам с ней и её сыном.
– И что же вы думаете?
– Мы ничего ещё не придумали, – сказал Дерслав.
Оконь внимательно на него смотрел, покачал головой.
– Ничего не выдумали, а едете в Плоцк? – пробормотал он. – Легко отгадать, зачем. Хотели бы, может, мазура вкусить, когда вам венгр не по вкусу?
Дерслав промолчал.
– Тот не лучше, – продолжал Оконь. – Баба вам слишком мягкая, а он будет слишком твёрдый. Это палач, не пан…
Дерслава ужаснули эти слова.
– Что вы говорите? – воскликнул он.
– То, что лучше знаю, – пробормотал Оконь, – всё-таки он долго был моим паном, а я у него чашником. Не дай Боже в его руки попасть.
– Говорят, что на старость он стал более послушен.
Оконь рассмеялся.
– Силы у него нет, потому и злобу в себе скрывает, – сказал он.
Всё больше смеркалось и хозяин пошёл к камину зажечь лучины для освещения тёмной комнаты.
– Ты отнимаешь у меня желание ехать в Плоцк, – сказал Дерслав, – но у него двое сыновей.
– Лишь бы они в него не были, – шикнул Оконь, – не два, но и три найдутся.
Дерслав сидел немного задумавшись.
– Не хочу от тебя скрывать, – сказал он наконец, – ты можешь дать мне хороший совет. Великополяне себе Пяста ищут, чтобы его королём сделать. Мы подумали о Зеймовите… Если бы тот не хотел, или мы его не могли… мы готовы твоего Белого из монастыря вытащить.
Услышав это, Оконь вкочил с лавки и начал дивно смеяться, до упаду.
– О, должно быть, круто около вас, когда, не имея щуки, такую плотву кладёте на стол! – воскликнул он. – Белый? Это ведь такой князь, который не знает, что сделает завтра. Если захочет, выйдёт из монастыря, наденет доспехи, два дня будет биться, на третий опуститься на колени для молитвы, на четвёртый готов жениться, а на пятый жёнку бросить!
Оконь язвительно смеялся.
– Да ты, – вставил обиженный Дерслав, – ни на ком не оставишь честной нитки, всё тебе не так!
– Ещё бы! Белого я любил и люблю! Я служил ему! Человек иногда не злой, но на следующий день готов впасть в ярость, хоть бы завтра плакал об этом. Таким он родился.
– Монастырь его урезонил и, верно, изменил, – сказал Наленч.
– Бог знает! – взохнул хозяин. – Мне бы этому верить не хотелось. Люди меняются, только не такие, у которых один день на другой непохож.
На
