было противоречивым.
– У нас к тебе одна просьба. Доставь письмо в Москву.
– А самим – почтой? – шепотом спросил я.
– Не пройдет. Они порвут.
Я не знал, кто такие «они».
– Это кто?
– Нам зарплату полгода не платят. Мы отчаялись. Сколько писем ни писали, их все начальник станции ворует. Мы их – в почтовый ящик. А он со своим дружком, начальником почтовой станции, находит и рвет.
Запахло Гоголем.
– А я-то здесь при чем? – спросил я жалостливо.
– Ну как? Ты же с поезда?
– С поезда? – переспросил я.
И тут я все понял.
Наш фильм, съемочная группа и я – ее главный сценарист, – они меня приняли за кого-то «очень большого». Прямо чуть ли не за ответственное лицо из Москвы, которое могло спасти их души. Еще не мертвые. Вот в чем дело.
С одной стороны – начальник станции, который с начальником почты ворует их жалобы в железнодорожный главк.
С другой – двенадцать, как апостолов, отчаявшихся мужиков с щетиной и женами, а некоторые – с детьми.
С третьей – я, их единственная надежда.
– Тебя же досматривать не будут. Возьми наше письмо и в Москве отдай в приемной «Фадеева».
Фадеев был тогда начальником железнодорожного ведомства.
Я выдохнул. Мне стало невероятно жалко этих мужиков. Этих наивных работяг с детскими сердцами.
Что я мог? Только постараться. Хотя бы описать этот случай.
Я взял руками белый шероховатый конверт. Посмотрел на него. Конверт был действительно не запечатанный. Как же так? Неужели я мог им помочь?
Вздохнул. И увидел, что каждый из них тянет ко мне руки. Они тянули руки, как будто я был источником тепла. Как будто своим будущим поступком дал уже надежду. И я не смог сдержаться. Горячо, обеими руками стал хватать их черные, заскорузлые ладони и трясти, горячо трясти. Я хотел передать им надежду от всегда своего тридцатилетнего сердца, с еще небольшим «настуком», небольшим пробегом, которое могло стучать еще примерно столько же или в три раза дольше.
Мне захотелось согреть их своим словом, словно я сам стал трубой, по которой течет горячая вода.
Я дал им обещание.
Мужики расслабились. Предложили мне закурить и выпить. Я не смог отказаться. Стакан был грязный. Жидкость – мутная. Я проглотил ее словно это была кровь убитого мной врага – победная для моей трусости.
В голову ударило. И я пожалел, что выпил. Ужас стал рассеиваться. Вдруг я увидел все в тривиальном свете: заезжий пацан из Москвы, в недорогой шапке, из съемочной бригады, которого встретил местный царь, показался им очень важным чиновником из Санкт-Петербурга – Иваном Александровичем Хлестаковым.
Они не читали русскую классику. Они в ней жили.
И я был счастлив в тот момент стать их частью и разделить с ними их невзгоды. Братство мазута.
Я выпил еще немного. Вышел из бойлерной. Ночное
