style="font-size:15px;"> Хотя Мите-то с корабельным жильем повезло больше других. Сначала его назначили в плавание вдвоем с товарищем, но тому случилось заболеть перед отъездом (и теперь он, после поправки, скорее всего, счастливо готовился к боевым подвигам на каком-нибудь фрегате). А Митя оказался один в гардемаринской каютке, рассчитанной на двоих.
Туда-то и решено было поместить капитанского племянника, который через день после отплытия вдруг ослабел, стал валиться с ног от головокружений и тошноты, покрываться по́том и временами впадать в неодолимую сонливость.
Можно представить, сколько раз в душе проклял себя капитан второго ранга Гарцунов за легкомысленную идею взять с собой мальчишку! Впрочем, вслух не сказал ничего такого, с Гришей разговаривал заботливо.
Понятно, что от юного растерявшегося гардемарина заболевшему мальчику не было никакого прока. Тогда доктор Петр Афанасьевич поменялся с Митей каютами („На время, голубчик…“) и поселился с Гришей, дабы тот все время был под медицинским оком.
Впрочем, выполняя судовые правила, сначала вызвали к мальчику фельдшера (в унтер-офицерском чине), пожилого Ивана Фомича Южкина. Пахнущий табаком и какими-то растворами Иван Фомич оказался бессилен определить причины непонятной детской хвори. Он привык лечить взрослых матросов от обычных простуд, желудочных недомоганий и от похмелья после стоянок в иностранных гаванях. А здесь… Он поскреб между курчавыми бачками бритый подбородок, посопел, велел чаще проветривать каюту, но при этом укрывать мальчика плотнее, чтобы не случилось от сквозняка воспалений. Дал какие-то порошки и, виновато глянув на Петра Афанасьевича, удалился.
Доктор первым делом убрал подальше порошки. Он не казался слишком озабоченным. Заглянувшему в каюту Николаю Константиновичу объяснил:
– Я полагаю, нет особых причин для беспокойства. Просто дело в том, что в один сосуд нельзя влить жидкости более того, на сколько он рассчитан…
– Не понимаю, Петр Афанасьич… Разве он пил что-то лишнее?
– Я выражаюсь иносказательно, простите. Дело в том, что за долгую дорогу мальчик оказался переполнен впечатлениями, нервными ожиданиями и незаметной для него самого усталостью. Излишки пошли через край, наступила реакция. Болезненная, но не столь опасная, как может показаться. Следует отлежаться, и молодая натура возьмет свое. Восстановятся и силы, и свойственное отроческому возрасту любопытство к жизни. А пока… – и доктор развел руками: следует, мол, подождать…
Надо признаться, прежнего любопытства к жизни Гриша теперь не ощущал. Окошко в каюте было крохотное, свет проникал в застекленный люк, врезанный вверху, между палубными бимсами. Гриша подолгу смотрел вверх через стекло. Чаще всего он видел серые зябкие облака, синева пробивалась лишь изредка. Порой в косом полете пересекали стеклянный квадрат чайки – такие быстрые, что не разглядишь.
Гриша не скучал. Но и радостей не испытывал. Вспоминал
