и залег, как в кино про партизан. Все продумал, подстилочку положил, чтоб не жестко и не холодно было…
Лежу я, значит, с пулеметом в обнимку, а прямо передо мной – выход из кафе, все в огнях, все как на ладони. Думаю, вот, мол, они выходить сейчас начнут – тут я их и причешу. Передернул затвор… Красиво, да?
Лицо Ермилова выражало удивление. Мысленно он перебирал все крупные расстрелы того времени, но о пальбе у «Вечера» ничего почему-то не вспоминалось.
– Продолжай, – сказал Юрий Петрович, потерев висок. – Никогда ни о чем подобном не слышал…
Юнкерс усмехнулся:
– Ну-с, стали они выходить. Ефим, шалавы какие-то, братва его… А я смотрю на них через прицел, словно… как вот в компьютерной игре. Эмоций – никаких. Даже интересно. А потом – раз… и не выстрелил. Не передумал, не опомнился, а просто – не выстрелил почему-то, и все… И только потом, ночью, когда я засыпал с одной проституткой (кстати, классная девушка, все торты мне пекла, пока я в «Крестах» чалился), я понял, что чуть было не изменил бесповоротно свою судьбу. Ефима, кстати, возненавидел еще больше – за то, что я из-за него, твари, чуть было душегубом не стал. Вот так.
– Я понял, Сергеич, – сказал Ермилов и улыбнулся.
– Что ты понял, старпом? – поддел его интонацией Юнгеров.
Юрий Петрович снова улыбнулся:
– Не переживайте так, ваше сиятельство. Я все понял. И по поводу председателя ассоциации – тоже. И вообще я искренне горжусь тобой.
– Это что, юмор такой? – насторожился Александр Сергеевич.
– Нет. Я серьезно. Я услышал приятное, но ты не хочешь этого понять.
– Загадочный ты человек, Петрович, – хмыкнул хозяин «Аэродрома».
– Никак нет. Загадочные – они замкнутые, а я – скрытный, и то из-за занимаемой должности.
Юнкерс покрутил головой:
– Я всегда удивлялся твоему умению жонглировать словами, и все – в твою пользу. Забываешь, чего хотел.
– А чего ты хотел?
– Ой, – вздохнул Александр Сергеевич. – Я хотел воли… Воли! Да девку сытную! Да щей горячих… Эх… Петрович, ты вот жену свою любишь?
– Люблю, – пожал плечами в ответ на внезапный поворот разговора Ермилов.
Юнгеров закурил, глубоко затянулся и вздохнул:
– А я вот – нет. Ни одну не любил.
– Я не вкладываю в это…
– Ой, вот только не надо тонкостей, – замахал рукой, разгоняя сигаретный дым, Юнкерс. – Я тебя умоляю! Ладно, одну хреновую новость мы переварили, ничего страшного, пробздимся и дальше жить будем, и даже знаем, как именно. Давай вторую.
Ермилов помолчал, тоже закурил, видимо формулируя мысль, а потом махнул рукой, решив не мудрить, и вывалил, словно булыган из самосвала:
– «Чужой». У нас – кто-то «чужой».
Вот тут Юнкерсу сразу и сон вспомнился, и ощущение удара под дых возникло, и вообще
