ошибся и мне нужна помощь».
Для Коула, как и для многих других мальчиков, правила и ограничения маскулинности выступают мерилом, по которому принимаются все решения. Однажды, в одиннадцатом классе, он предложил своей команде сесть на вегетарианскую диету хотя бы ненадолго – просто чтобы доказать, что спортсмены на это способны. «И все заорали: “Коул, это самая тупая идея на свете. Мы же бегать не сможем”. В каком-то смысле они правы: нам нужен протеин. Нам нужны жиры, соль, углеводы, которые дает мясо. Но есть и другая причина, по которой они сочли эту идею тупой: быть веганом – значит быть слюнтяем».
Коул рос с мамой, бабушкой и двумя младшими сестренками – родители развелись, когда ему было десять. Отец служил в армии, затем в Национальной гвардии и редко бывал дома. О своей маме Коул отзывался с искренней любовью и уважением. С отцом все было сложнее. С одной стороны, тот был заботливым и старался как можно больше времени проводить с сыном даже после развода. Но мне до сих пор вспоминается сдержанное выражение лица Коула, которое насторожило меня в начале нашего знакомства. Это у него от отца. «Мне сложно выражать эмоции, – сказал Коул. – Особенно в присутствии отца. Он хороший человек. Но я не могу быть собой, когда он рядом. Мне кажется, что я должен спрятать все, что находится здесь, – Коул снова ударил себя в грудь, – за стеной, чтобы он не увидел. Это табу, не такое страшное, как инцест, к примеру, но я точно знаю, что показывать чувства нельзя».
Возможно, это звучит дико – приравнивать эмоции к инцесту, но я понимаю, что имеет в виду Коул. Он не первый парень, который упоминает о «стене», за которой надо «спрятать чувства». Ноа, второкурсник колледжа в Лос-Анджелесе, сказал, что тоже «выстроил стену», чтобы скрывать любые проявления эмоциональной уязвимости: «Думаю, это началось в старшей школе, – вспоминал он. – И мой отец вовсе не алкоголик, не эмоционально холодный придурок. Нет, он совершенно нормальный, любящий, харизматичный человек, совсем не страшный. А что касается моих друзей – их я ни в чем не виню, они до сих пор мои лучшие друзья, лучшие люди в моей жизни. Может, они скажут, что вели себя так из-за меня, а я вел себя так из-за них. Понимаете, неприятно это признавать, но у меня внутри стоит преграда. Не хочется говорить о себе – да и вообще ни о чем. Ты учишься никому не доверять. И ты как бы приучаешь себя ничего не чувствовать».
Если говорить о потребности в общении и понимании, между мальчиками и девочками нет никакой врожденной разницы. С неврологической точки зрения нет разницы и в их способности к эмпатии: некоторые исследования даже показывают, что маленькие мальчики экспрессивнее девочек[12]. Однако с самого детства мальчиков воспитывают в более рестриктивном эмоциональном климате. В ходе известного исследования взрослым показывали видео с малышом, который пугался игрушки-попрыгунчика, и чаще всего взрослые говорили, что малыш злится, если их перед этим предупреждали, что это мальчик[13]. Матери маленьких детей чаще говорят
Weinberg, Tronick, Cohn, et al., “Gender Differences in Emotional Expressivity and Self-Regulation During Early Infancy.” См. также Brody, “The Socialization of Gender Differences in Emotional Expression.”
Condry and Condry, “Sex Differences.” Если респондентам говорили, что это девочка, эмоцию чаще описывали как «страх». В аналогичной ситуации с детьми дошкольного возраста по отношению к мальчикам эмоцию чаще описывали как «раздражение», а по отношению к девочкам – как «страх». Widen and Russell, “Gender and Preschoolers’ Perception of Emotion.”
